Переплетения

– Голос еле слышен. Пошли кого-нибудь к обеим с какими-нибудь глупыми вопросами, пусть сделают запись, и отправим ее на сравнительный анализ. У ваших мальчиков из КЛ есть новые игрушки для фонографии, они охотно это сделают.

– Я послал бы также кого-нибудь к Теляковой, – сказал Кузнецов.

– Неужели ты думаешь…

– Я ничего не думаю, просто я Великий Русский, все по очереди проверяю и исключаю.

Шацкий кивнул. Кузнецов был прав. Трудно представить себе Телякову, идущую ночью по Варшаве, чтобы спрятаться под дверями своего мужа и притворяться умершей дочерью. Но ежедневно он сталкивался с такими фактами, которых за час до этого не мог себе даже представить.

Он нажал кнопку «play» в последний раз.

– Воскресенье, пятое июня 2005 года, время… пять минут после полуночи. – Голос Теляка был голосом человека, крайне усталого и обессиленного. Должно быть, он находился в другом месте, вероятно, в часовне. – Я записываю для своей жены Ядвиги. Прости, что обращаюсь к тебе подобным образом, правильнее было бы написать письмо, но ты ведь знаешь, как я ненавижу писанину. Конечно, теперь я мог бы сделать исключение, вероятно, даже обязан, но я думаю, что это не имеет значения. То есть может иметь значение для тебя, мне всегда было трудно разобраться, что для тебя важно, а что нет.

Теляк внезапно остановился, вздохнул и после паузы продолжил:

– Однако к делу. Я решил покончить с собой.

Шацкий и Кузнецов одновременно взглянули друг на друга, подняв брови в идентичном жесте изумления.

– Может, тебе это безразлично, или ты спросишь почему. Мне трудно объяснить. Отчасти потому, что мне уже незачем жить. Ты меня не любишь, в чем я отдавал себе отчет всегда. Может, даже ненавидишь. Кася умерла. Единственное, что меня ждет, – смерть и похороны Бартека, а этого я не хочу дожидаться. Мне жаль, что я тебя с этим оставляю, но я уже на самом деле не могу вынести мысль, что мне придется пережить следующий день. К тому же сегодня я узнал, что виновен в смерти Каси и болезни Бартека. Может, это правда, или нет, я не знаю. Однако вероятно, моя смерть поможет Бартеку почувствовать себя лучше. Это звучит парадоксально, но кто знает, вдруг правда. Странно, но у меня такое ощущение, что я вновь и вновь повторяю те же слова и выражения. Во всяком случае, при жизни я не был ему особенно близок, но, может, моя смерть ему в чем-то пригодится. И есть еще один повод, вероятно, самый важный – я не хочу много лет ждать встречи со своей принцессой в Нангияли. Я знаю, что ты не любишь эту книжку, и знаю, что наверняка нет ни Нангияли, ни Нангилимы, ни неба, ничего другого. Лишь пустота. Но я предпочту пустоту своей жизни, полной печали, жалости и чувства вины. Вокруг меня столько смертей – похоже, я опасен для окружающих. Тем лучше, если я уйду. О деньгах не беспокойся. Я тебе не говорил, но я застрахован на большую сумму, а Игорь ведет для меня доверительный фонд. Доверенность к счету оставлена на тебя, тебе достаточно ему позвонить. Он также знает, где я застрахован. Деньги должны были остаться детям, может, они пригодятся на операцию для Бартека, если появится возможность пересадки за границей. Поцелуй его за меня и помни, что я всегда тебя любил в большей степени, тем ты можешь вообразить. Тут я должен бы сказать: не плачь, Ядзя, встретимся в Нангияли. Но не думаю, чтобы ты особенно жалела. Не думаю также, чтобы ты захотела увидать меня после смерти. Поэтому я скажу только: па, па, дорогая.

Запись внезапно оборвалась, будто Теляк боялся сказать что-нибудь еще. Последнее слово прозвучало не как «дорогая», а как «дорога».

Кузнецов закрутил диктофон мельницей на столе. Они сидели молча, размышляя над тем, что только что услышали.

– Мне все же не верится, что он покончил с собой, – сказал он. – Ты можешь себе это вообразить? Мужик наигрывает прощальное письмо, идет наглотаться таблеток, а через минуту передумывает и распускает павлиний хвост. Одевается, собирается, выходит. Но по дороге меняет планы, хватает вертел и вбивает себе в глаз. Я этого не принимаю.

– Я тоже. – Шацкий закрутил диктофон в другую сторону. – Но и взломщика я не принимаю. Эта злость во время терапии, Ярчик со своими таблетками, кто-то – быть может, Квятковская, изображающая дух дочери Телята. Слишком много происходит, чтобы вертел оказался случайным. Трудность в том, что кроме фантастической теории терапевтического поля, переносящего ненависть, у нас нет ничего, что бы предлагало мотив.

– Либо мы его не замечаем, – Кузнецов произнес вслух мысль Шацкого, так что тому оставалось лишь кивнуть с пониманием.

– Но в конце концов у нас получится, – не сразу добавил он. – Завтра я встречаюсь с экспертом, а ты займись фонограммой и узнай, кто такой Игорь, и допроси его. Еще нужно скопировать содержание диктофона, а прощальное письмо отдать жене. Созвонимся вечером. Или приходи ко мне в контору. Я, наверное, буду сидеть допоздна, у меня набралось два вагона канцелярской работы. Придется запастись сшивателями.