Переплетения

Звонил Навроцкий. Он собрал адреса всех учеников класса, параллельного классу Сильвии Бонички, в том числе второгодника, о котором говорил ясновидящий. Некоторые вообще не знали, о чем идет речь, несколько были изрядно перепуганы, а второгодник больше всех. Он весь трясся, и Навроцкий был уверен, что если посильнее на него нажать, парень расколется. Однако он быстро пришел в себя и от всего открещивался. Шацкий не сказал этого вслух, но жалел, что его допрашивал Навроцкий. Хотя у этого полицейского мозг был как компьютер, физически он производил впечатление слабака и не очень подходил для «нажима» на допрашиваемых. То ли дело Кузнецов – ему достаточно появиться в дверях, и все моментально становились более разговорчивыми.

– Не думаю, что удастся завести дело о насилии, – сказал Навроцкий. – Нет потерпевшей, нет следов, нет доказательств, нет улик, один ясновидящий и несколько потенциальных подозреваемых, которые ушли в несознанку.

– А что с отцом?

– Вот именно, у меня появилась идея допросить его вдвоем.

– Как это вдвоем?

– Я думаю, что если на него насесть, скажет правду. Но у нас всего один шанс. Если с первого раза не признается, конец. Поэтому я предлагаю массированную атаку: полицейский, прокурор, самая темная следственная комната во дворце Мостовских, привод с полицией, два часа ожидания… Вы понимаете.

Театр, подумал Шацкий, он предлагает мне какой-то гребаный театр. Что теперь делать? Пойти в костюмерную и выбрать маску нехорошего полицейского?

– Во сколько? – спросил он после минутного молчания, пожалев об этом прежде, чем его слова дошли до Навроцкого.

– Может, завтра в восемнадцать, – предложил полицейский таким тоном, будто они выбирались в приличный кабак.

– Прекрасное время, – сказал Шацкий с воодушевлением. – Только не забудьте, что пан прокурор пьет лишь красное, слегка охлажденное вино, лучше итальянское, из района Puglia. Ну и столик – ни слишком близко к окну, ни у дверей.

– Простите?

– Неважно. Завтра в восемнадцать у вас. Я позвоню снизу.

Близилось семь, когда он свернул с Свентокшиского моста на Щецинскую набережную в направлении зоопарка и вежливо встал в пробку на левой полосе. Правая кончалась сразу за мостиком у Пражского порта – с него можно было повернуть только направо, что не мешало нахалам ехать по ней до конца и подрезать какого-нибудь дурачка со включенным сигналом поворота. Шацкий никогда их не пропускал.

Он поглядел на некрасивое здание речного комиссариата и подумал, что начинается сезон ловли трупов в Висле. Купание по пьяни, насилие в кустах, споры, кто дальше доплывет. Хорошо, что их редко находили на центральном участке коричневой реки. Он терпеть не мог утопленников, их синие, распухшие тела, напоминающие тюленей с выбритой шерстью. Надеялся, что в нынешнем сезоне этот кошмар его минует. Год назад, когда нашли труп рядом с Гданьским мостом, ему захотелось собственноручно передвинуть его на несколько метров дальше – тогда бы им занялись коллеги с Жолибожа. К счастью, дело было простым: мужчина оказался самоубийцей, прыгнувшим с Секерковского моста. Шацкий так и не понял, зачем он перед этим догола разделся. Этого он не сообщил в письме, оставленном для жены. Жена утверждала, что он всегда был очень стыдливым.

На переходе у главного входа в зоопарк ему пришлось остановиться, чтобы пропустить мужчину с дочкой. Мужчина был на несколько лет старше его, ужасно исхудалый, вероятно больной. Девочка – в возрасте Хельки. В руке она держала шарик в форме Поросенка. Как странно все складывается, подумал Шацкий, во всех делах, которыми он в последнее время занимался, фигурировали отцы и дочки. Пан Боничка, возможно, убивший свою дочь со стыда и закопавший ее ночью на площадке для детских игр. Нидзецкий, тащивший дочь в ее комнату и объяснявший, что это для него труднее, чем для нее. Теляк, желавший совершить самоубийство, чтобы войти в смерть вслед за дочерью. Но, возможно, каким-то хитрым образом виновный в ее смерти. Ну, и он. Отчаянно желающий перемен, бегающий за молодой журналисткой. Готов ли он пожертвовать дочкой? И что это, собственно, означает: пожертвовать? Еще не настало время для таких решений. Но почему же не время, думал он, ожидая зеленого сигнала светофора на углу Ратушной и Ягеллонской. Безнадежный перекресток. Когда было движение, влево успевали свернуть максимум два автомобиля. И то если у водителей хороший рефлекс. Почему слишком рано? Не лучше ли сразу все решить и развязать себе руки? Не дрожать при встречах, боясь, что жена позвонит. Не обманывать ни ту, ни другую сторону.

Он припарковался у дома.

– Чего это я разбазарился, – произнес Шацкий вслух, пряча панель от радиоприемника в портфель. – С тобой все хуже, дорогой, и хуже.

Раздел шестой

Пятница, 10 июня 2005 года