Перепутанные души. Найти себя

– А почему он завязать решил?

– Старая история, – нахмурилась Евгения Владимировна. – Ногу он потерял при… некоторых обстоятельствах. Вы извините, не могу я вам рассказать, не то чтобы права не имею, но это уже как сплетня получится, а сплетничать я ненавижу. Может, он и сам вам расскажет, он человек не скрытный, общительный, веселый. Особенно раньше был. Он ведь учителем в нашей школе работал, русский язык и литературу преподавал. А еще, по собственной инициативе, саамский. Его, было дело, чуть за это не наказали даже. Раньше ведь как – все должно быть строго по инструкции, утвержденной наверху… Потом, наоборот, за это о нем и в газетах писали, и телевиденье приезжало, даже наградить вроде хотели. Но случилось вот несчастье, и дядя Коля ото всех дел отошел. А ведь ученики его любили очень! До сих пор, взрослые уже люди, в гости к нему ходят, добром вспоминают.

– Странно, – сказал Павел. – Шаман – и учитель…

– Ничего странного. Я же про девятое условие говорила? Нужно хранить традиции и обычаи своего народа, знать его эпическое творчество. А как хранить, не передавая людям? Зачем тогда все это нужно? Вот он и передавал, что сам знал. Я ведь тоже его ученицей была. Потому и заразилась «культурным наследием», на истфак Ленинградского университета поступила… Ну, вы идите к Николаю Викентьевичу, – спохватилась Исакова. – Идите, он ждет вас! Все ему расскажите. Все-все, ничего не утаивайте! Да от него и не скроешь, он же нойд.

5

В представлении Павла, да и Полины тоже, старый шаман обязательно должен быть одет в какие-нибудь загадочные одеянья с узорами и бубенцами, в культовую шапку с рогами, или во что-то подобное, обязательно должен курить трубку и сидеть в пирамидальной веже[2], крытой оленьими шкурами, с очагом посередине.

На самом же деле Николай Викентьевич обитал в обычной однокомнатной квартире двухэтажного и двухподъездного кирпичного дома. Одет он был также по-простому, типично для российского пенсионера – в клетчатую черно-зеленую рубаху, пузырящиеся на коленях темно-серые брюки и в тапки-шлепанцы. Точнее, в тапок, поскольку из правой штанины его вместо ступни выглядывала деревяшка с резиновой круглой нашлепкой.

Дверь он открыл сам и, скупым кивком поприветствовав гостей, довольно шустро, без помощи каких-либо костылей или палочки, похромал в комнату, сделав приглашающий жест.

Усадив гостей на старый, покрытый полосатой накидкой диван возле круглого, тоже очень старого, но даже на вид чрезвычайно прочного стола, Николай Викентьевич поковылял на кухню, где уже шумел чайник, и забрякал чашками-ложками.

– Николай Викентьевич, не беспокойтесь, мы сыты! – крикнул в сторону кухни Павел.

– Я сам прекрасно знаю, что делать, – раздался в ответ неожиданно молодой, зычный голос.

Да и сам его обладатель, когда вынес из кухни чайники – пластиковый электрический и фаянсовый заварочный, – затем вазочку с конфетами и плетенку с печеньем, потом – банки с пареной брусникой, засыпанной сахаром морошкой и черничным вареньем, достал из серванта чашки с блюдцами, расставил все это на столе и уселся на стул напротив Павла и Полины, показался им совсем не старым. Если бы не рассказ Евгении Владимировны, по которому старому шаману должно быть не менее восьмидесяти, ему можно было дать и на двадцать лет меньше. Ну, уж на пятнадцать – точно. Лицо, конечно, бороздили морщины, но волосы были на месте и даже не полностью седые, а уж глаза!.. Эти светло-серые, цепкие, с насмешливыми искринками глаза принадлежали и вовсе молодому человеку, ровеснику Павла с Полиной, не иначе.

– Да вы не стесняйтесь, девушка, наливайте чай, накладывайте варенье, – обратился Николай Викентьевич к Полине, а потом повернулся к Павлу: – И вы, молодой человек, будьте как дома. Ухаживайте за своей дамой, мне как бы и не с руки.

Павел с Полиной смущенно заулыбались, благодарно закивали, и тут вдруг Павла словно обухом по голове стукнуло. Ведь нойд обратился к ним «правильно»! То есть, назвал Полину «девушкой», а его «молодым человеком»!

Старик словно подслушал его мысли:

– А что вы хотели? Я ведь нойд. Для меня важна не внешняя оболочка вещей, а их сущности. Вы же привыкли обращать внимание именно на внешние проявления, на упаковку, обертку. И наверняка вам не раз приходилось разочаровываться, находя под красочным целлофаном дешевую подделку. Ведь так?

– Приходилось, – признался Павел. – Но вы же не снимали с нас… хм… упаковку?

– А зачем ее снимать? Сущность человека видна и так. Нужно только уметь ее видеть. Даже не уметь – умеют-то все. Надо лишь хотеть и не бояться видеть суть. Во всем. Тем более – в людях. Но… Прошу извинить меня за стариковскую болтовню, за нотации. Это еще и привычка, знаете ли, со школы. Я ведь учительствовал.

– Да, нам Евгения Владимировна говорила.

– Конечно, говорила, – улыбнулся нойд. – А вот про это – нет, – хлопнул он по деревяшке под правым коленом. – Правильно?