Перепутья Александры (СИ)

   Им не разрешали сидеть у Вовиной постели. В реанимации родственникам делать нечего - таково правило большинства больниц. И наша - не исключение. Поэтому они донимали меня. Я подозревала - устанавливали очередность, кто следующим набирает мой номер, чтобы не довести до белого каления. Но я все равно злилась. Так и хотелось закричать в телефон - а как может чувствовать себя человек, едва не оставивший половину мозга на лобовом стекле?! Я, кажется, забыла упомянуть, что Вовочка не счел нужным пристегнуться.

   Разумеется, я не желала смерти "вздернутому носу". Боже упаси! Но никак не могла избавиться от гнева. От мысли, что брат получил по заслугам. Я еще не забыла мой автобус, упавший с моста шесть лет назад. Собственную кому. Пассажиров, которые не вернулись домой. Спустя время я пересилила нежелание знать подробности, перечитала все статьи, которые нашла в старых газетах. Разглядывала фотографии погибших. Плакала и мысленно просила прощения. Словно я была им должна. За то, что не ушла вместе с ними...

   На автопилоте я продолжала следить за тремя пациентами, родные которых согласились использовать в лечении экспериментальный препарат. Делала пометки в картах и в собственном журнале. Фиксировала дозировки лекарства, показатели жизнедеятельности организмов "моих" больных. От рекрутирования родственников новых пациентов я отказалась. На время. Не в том я состоянии, чтобы кого-то убеждать, излучая добродушие и уверенность.

   Не знаю, обрадовала ли внезапная капитуляция Кондратьева. Меня больше не интересовала реакция главы отделения. Пусть хоть польку-Янку в коридоре станцует со всем персоналом! Или на лампочке от счастья качается! Я глубоко ушла в себя, позабыв о ведущейся войне и практически полностью сдала отвоеванные ранее позиции.

   - Сань, очнись! - тормошила Любаша, понимая насколько далеко мои мысли. Медсестра не была бы собой, если б оставила меня в покое. Во время дежурств приносила кофе с молоком, твердя, что просто черный - зло. Напоминала о необходимости поесть и щедро делилась собственным обедом, игнорируя громогласные протесты. - Не впадай в спячку, не сходи с ума, - требовала она, видя, как вместо того, чтобы заняться полезным делом, я тупо смотрю в одну точку или рисую на листе бумаги крылатую лошадь. - Брось ты все, поезжай домой, проспи целые сутки, наконец! От твоего присутствия он не очнется!

   Милая Люба считала, что я таю на глазах из-за переживаний о Вовочке. Конечно, его катастрофа и болезнь сказались на самочувствии, но гораздо сильнее меня подкосил другой пациент - Максим Макаров из 341-ой. Я думала о нем двадцать четыре часа в сутки. Даже во сне пыталась интерпретировать то, что произошло со мной в его палате. Парень являлся мне веселым, улыбающимся во весь рот и абсолютно беззаботным. Ни одна тягостная мысль не оставила следа на воодушевленном лице.

   Чем дальше я анализировала ситуацию, чем больше напрягала уставший мозг, тем крепче становилось убеждение, что Максим загремел в Поток. Я ничего не могла доказать, но отчего-то верила, что не ошибаюсь. А еще очень хотела узнать, почему именно этот больной привлек внимание Кондратьева. В том, что вредный доктор ведать не ведает о закольцованном мире я не сомневалась. Куда ему! Но он явно выяснил, что с Макаровым что-то не так. Может, у тех, кто в Потоке кома протекает иначе? Но сколько я ни сидела по ночам в его палате, сколько ни проверяла самочувствие парня, сравнивая его показатели с общепринятыми данными, могла сказать лишь одно - состояние Максима не выходило за рамки. Для комы, разумеется.

   В один из дней я познакомилась с Лизой - подругой Макарова. Взвинченная и заплаканная она пыталась прорваться в отделение мимо еще одной нетерпящей нарушителей медсестры, которую, несмотря на относительную молодость (всего-то тридцать пять лет), здесь называли не иначе, как Галина Степановна. Высокая, крепкая, с мужскими чертами лица и сильными руками она производила впечатление настоящего цербера, охраняющего вверенного ему территорию.

   - Сказано - не велено! Значит, не велено! - твердила она, загородив дорогу внушительными габаритами. - И нечего тут истерики закатывать, девушка! Русским языком написано, доктор принимает с четырех до шести!

   - Но мне не к доктору! Мне к Максиму! - молитвенно сложила руки на груди посетительница. - Как вы не понимаете... - она протяжно всхлипнула, прислонилась к стене и быстро съехала вниз, закрыв лицо ладонями.

   Сторожевая овчарка даже растерялась на миг, но потом фыркнула, и заперла дверь, ведущую в отделение, едва я успела просочиться наружу. Девушка крайне заинтересовала меня. Разумеется, и человеческое милосердие мне было не чуждо, но куда больше я хотела выяснить биографические подробности ее второй половины. На мое предложение выпить кофе, Лиза согласилась сходу. Наверное, тоже понадеялась выведать у меня подробности, а, может, и завести своего человека в отделении. Так что угрызений совести я не испытывала - каждая из нас преследовала собственную цель.