Пересборка социального. Введение в акторно-сетевую теорию

В то время как непокорные объекты из прежней сферы природы вполне видимы вне зависимости от того, что о них говорят представители естественных наук, непокорных субъектов из прежнего общества легко подчинить, поскольку они редко выражают недовольство, становясь «объясняемыми», или, по крайней мере, их недовольство редко тщательно регистрируют[382]. Зачастую социальные науки склонны создавать более яркую имитацию блеклой и пустой сферы науки (заполненной неоспоримыми фактами и жесткой цепью причинно-следственных связей), чем большинство естественных наук! И все же в обоих случаях то, что надо собирать,—прежние члены старых сборок природы и общества, которых я назвал посредниками, циркулирующие объекты и существа,—не похожи ни на факты, ни на социальных акторов.

Чтобы это понять, мы должны помнить, что быть фактом — это не «естественный» модус существования, а, как ни странно, антропоморфизм[383]. Вещи, стулья, кошки, коврики и черные дыры никогда не ведут себя как неоспоримые факты; так ведут себя иногда люди по политическим причинам, чтобы сопротивляться исследованию. Так что абсурдно противостоять тому, что «людей рассматривают как объекты». В худшем случае это просто означает, что людей рассматривают наравне с другими дискуссионными реалиями — в физике, биологии, компьютерной науке и т.д. Просто комплексность добавилась бы к комплексности. «Объективированные люди» будут вовсе не принижены, а, напротив, возвышены до уровня муравьев, шимпанзе, чипов и частиц! «Рассматриваться как вещи», как мы теперь понимаем, означает не быть «редуцированным» к простым фактам, а иметь возможность жить такой же многогранной жизнью, как дискуссионные реалии. Редукционизм — не грех, от которого следует воздерживаться, и не добродетель, которой надо строго придерживаться: это практическая невозможность, так как элементы, к которым редуцируется «более высокий уровень», будут такими же комплексными, как и нижний уровень. О, если бы люди в руках представителей критической социологии могли испытывать к себе такое же отношение, как киты в зоологии, гены в биохимии, бабуины в приматологии, почвы в педологии, опухоли в онкологии или газ в термодинамике! Тогда бы их сложные метафизики, по крайней мере, уважались, их непокорность признавалась, их возражениям давали развернуться, их множественность принималась. Пожалуйста, рассматривайте людей как вещи, наделите их хотя бы той степенью реальности, какую вы готовы допустить для скромных дискуссионных реалий, материализуйте их и, да, овеществите, насколько это возможно!

Позитивизм — в его природной или социальной, реакционной или прогрессивной форме — ошибочен не потому, что забыл о «человеческом сознании» и последовательно придерживается «холодных данных». Он ошибочен политически. Он редуцировал дискуссионные реалии к фактам чересчур поспешно, без должного процесса. Он смешал две задачи реализма: задачу достижения множественности и задачу объединения. Он затушевал различие между развертыванием ассоциаций и собиранием их в коллектив. И это правильно почувствовали адвокаты герменевтической социологии, но они не сумели выйти из западни,— настолько причудливыми были их представления о естественных науках и материальном мире. Вместе с редукционистами они любят ненавидеть, они неправильно поняли, что значит для науки — социальной или естественной — иметь политический проект; отсюда ложная альтернатива: «быть беспристрастным ученым» или «быть социально значимым». Вот почему так озадачивают частые обвинения социологии ассоциаций в том, что она «только описательна» и «не имеет политического проекта», в то время как, наоборот, именно социология социального отчаянно колеблется между научной беспристрастностью, которой ей никогда не обрести, и политической значимостью, которой ей никогда не достигнуть.