Перешагни бездну

—  Язычник   подсыпет   яд, э,   причинит   ужасные   страдания. А вдруг Бадма подослан врагами? Осторожность, э. Не верьте! Неделю   отсрочки. Пошлем   соглядатаев!   Разузнают о язычнике! Не допущу, чтобы над эмиром мусульман простерлась тень гибели!

Сеид Алимхан устало приказал:

—  Не кричи! Эй там, приведите врача... завтра... нет, сейчас...

Всесильный Ибадулла, советник трона, страшный человек, па­лач, проиграл. Волоски бороды Сахиба Джеляла шевельнулись, он облегченно вздохнул. Молиар упивался торжеством:

—  Мы и на молнии шашлык изжарим. Мы такие!

Но он ошибался. Он вообразил, что отчаяние толстяка муллы сделало его слепым. Мулла Ибадулла рыдал, извивался в конвуль­сиях, впадал в исступление, как во время своих самых изуверских «зикров». Но он все видел и примечал. Он заметил, что борода Джеляла зашевелилась, что улыбка торжества перекосила круглое лицо Молиара. Мулла Ибадулла был опытным баламутом. И, буд­то и не происходило никакого спора, очень спокойно зачмокал гу­бами, словно леденец посасывал:

—  Дева Рума распустила свои косы и закрыла лицо. Вороной цвет ее кудрей залил тьмой вселенную.

Он искушал эмира — ночь наступила, и пора идти в гарем предаться дозволенным наслаждениям с чернокудрыми. Мулла Ибадулла отлично изучил слабости эмира и надеялся отвлечь его.

Намек пропал впустую.

—  Угодно нам… пребывать здесь... рассказы господина купца слушать... — и эмир благосклонно кивнул Молнару, — ...желаем... сейчас... пока доктора найдут…   тибетского...

—  Слепая кошка поймала жареную рыбку, — добродушно по­смеивался  самаркандец. — Захотел  господин  Ибадулла  привести в смятение небо и землю. Вообразил одну вещь, подумал: тот базарчи Молиар шатается по базарам, продает советским гражданам мануфактуру и смушки, пудру и духовое мыло, трико и  шелк... Эге! Молиар — плохой человек. Молиара надо! — и он провел реб­ром ладони по кадыку. — Мулла Ибадулла — великий ум. Кричит на своих радениях:  «Ху-ху».  Господин Ибадулла вообразил, что мы, Молиар, переползаем через границу на животе ужом — желто­пузиком. Нет, Молиар вот так: «Ч-чу! Н-но!» — Он подбоченился, задергал воображаемую уздечку и задрал вверх свою бородку. — Именно так разъезжает Молиар, верхом, по Узбекистану и Тад­жикистану. Но точно так же мы едем по стране афган, по стране индусов, по Персии и Аравистану. Где хотим — ездим. И всюду нам — Молиару — почет, уважение.

Сахиб Джелял поднял голову.

—   Господин Сеид Алимхан, в коране есть мудрое слово. Сура о джихаде гласит: «В свитке запишут семьдесят добрых дел за каждое преодоление боязни, закравшейся в сердце правоверного, когда он в стране врагов». И разве не богоугодны такие храбрецы, вроде торговца Молиара  или  афганских купцов Саломат Шо и Суфи Икрама, которые каждую неделю проезжают у пограничного селения Нусай на советскую сторону и, совершив свои торговые сделки и набрав полный хурджун денег и новостей, благополучно возвращаются. Разве не нужны делу мусульманства такие смель­чаки?  Удел  глупца — причинять  вред  мирным  торговцам.  Удел воина — резать мечом, удел коммерсанта — торговать. — И он до­бавил,   иронически   поглядывая на эмирского   духовника: — На­сколько мне известно, господин Молиар перешел сейчас через гра­ницу именно близ селения Нусай по тропе Саломат Шо и Суфи Икрама.

—  Да, да.  Именно вместе с Саломатом  Шо  и  Суфи  Икрамом! — подхватил Молиар, и, померещилось это эмиру  или  нет, но он хихикнул издевательски.

—  Аллах! Они знают про Саломата Шо и  Суфи  Икрама! — громко  прошептал  в  полном   расстройстве  чувств  духовник.  Он жмурил глаза и жалко поджимал губы,   пытаясь принять достой­ный вид.

—  Таксыр прав, — слегка наклонил туловище в сторону Сахи­ба самаркандец, — именно ваши друзья Саломат Шо и Суфи Ик­рам переправили нас через границу. И нам не пришлось ползать на животе по колючкам и щебенке. И, если к слову сказать, неко­торым наевшим по пять пудов сала такое не под силу. Можно об острые камни кожу ссаднить и кишки размотать на шипах и ко­лючках.

—  Тауба! — важно    заметил Сахиб    Джелял. — Наш базарчи Молиар заслуживает не подозрения, а благодарности и награды.

Уже давно Молиару следовало умерить прыть. Он уже доста­точно наговорил мулле Ибадулле, и тот мог обидеться. Но задор­ный самаркандец, как говорится, натянул поводья острословия, и норовистый конь язвительности мчал его карьером. Он не давал никому слова сказать, делался все ехиднее и назойливее.