Перешагни бездну

В мире шла подготовка к войне против СССР. Наглое устране­ние Советского Союза из состава участников «Пакта Келлога» показало, что пакт этот — орудие империалистов. Газеты писали: «Пакт без СССР, несомненно, заключает в себе антисоветское жало». В газете «Дейли Мейль» появилась статья о намерении Джонсона Хикса «выгнать из Азии советские банки». Британские линкоры «Хууд» и «Тайгер» в сопровождении двух тяжелых крей­серов вошли в Балтийское море. За ними приплыла целая фран­цузская эскадра. В Западной Европе вопили, кричали в печати и с парламентских трибун о скором крушении Советской власти. Причины предстоящего кризиса перекладывались с внутриполити­ческих затруднений на внутрихозяйственные. Даже определялись сроки «кризиса Кремля» — указывался июнь 1928 года. Усилилась антисоветская возня во Франции вокруг так называемых польского и украинского вопросов. Правительственные французские круги дали санкцию на агрессивные действия Польши против Советов. В вызывающем тоне польские газеты подстрекали к налету на со­ветское посольство. Советский Союз вынужден был выступить с протестом  против подготовки  Францией  антисоветского блока.

Именно в тот период пешаверское бунгало мистера Эбенезера являлось важнейшим звеном в цепочке, тянувшейся через моря и континенты от Лондона до Дели. Даже в заключившей с Москвой добрососедский договор Турции происки англичан имели успех. В Артвииском вилайете началась возня антисоветских элементов. Вдруг начали притеснять молокан — выходцев из России. В Кон­стантино-поле деловые круги подвергли дискриминации советских граждан. В Трабезоне власти открыто приступили к секвестру имущества всех советских подданных. Такая же картина наблюда­лась в Иране. На протест советского посла шах заявил: «Увы, англичане все еще являются хозяевами в Персии». Шах разрешил Британии создать на юге аэродромы на авиалинии Лондон—Ка­рачи. Усилились британские интриги среди кочевых племен Луристана. Министерство иностранных дел предъявило совершенно безоснованные претензии на обширную территорию в долине Атрека, именно в том районе, где в 1925 году персидские воинские соеди­нения пе-решли советскую границу и разорили несколько советских селений. Беспрестанные нарушения происходили и на других уча­стках границы.

«По одному Ленкоранскому участку более двухсот пограничных конфликтов на общую сумму свыше миллиона кран, — говорила мисс Гвендолен мистеру Эбенезеру. — Разве плохо пощипать со­ветскую и без того жидкую казну? Разве не остроумно нарушить водную конвенцию в оазисах Чаача, Меана, Казган Чай, Гюльриз и других, перекрыть воду и оставить хлопковые поля на советской стороне без воды? Удар по экономике — раз, недовольство населе­ния — два. В Азии, когда перестает течь на поля и в сады вода, люди озлобляются. Это поэффективнее басмачей. А мы, сэр, на своем участке границы ограничиваемся булавочными уколами. Наш мешедский консул Хамбер действует тоньше».

Не всякий понял бы, что происходит. Какое право имела чи­тать нотации высокопоставленному имперскому чиновнику Индий­ского департамента какая-то экономка. Дело экономки — кухня, щетка, утюг. Почему мистер Эбенезер сидел молча, опустив голо­ву, и имел при этом жалкий вид.

Тогда Моника еще совсем плохо понимала по-английски. Она оказалась случайно при разговоре, но по резкому тону мисс Гвендолен и по виноватому виду мистера Эбенезера догадалась, что её наставнице принадлежит очень важное место не только в столовой и кухне, но и во всем бунгало.

Шаг за шагом молоденькая крестьянка из зарафшанского киш­лака углежогов и кузнецов оказывалась в гуще самых острых со­бытий современности.

И теперь, когда ее спустя два года привезли в Женеву, Моника-ой, постигшая все и всяческие каноны английского «high life», научилась и многому другому, что отнюдь не предусматривалось её строгими воспитателями. Она отлично разбиралась в таких вопросах,    которые    по    инструкциям    ей    совсем    не    надлежало знать.

Но все это произошло помимо воли мисс Гвендолен и мистера Гиппа, перед которыми стояла задача сделать из дехканской дев­чонки куклу, со всеми внешними признаками и данными азиатской принцессы — бездумную, с минимальными мыслительными способ­ностями, запятую безделушками, интересующуюся нарядами и ос­лепленную дворцовой мишурой.

Их кукле, именуемой дочерью эмира бухарского и принцессой давно уже не существующего восточного государства, не требо­вался ум.

Кукле не надлежит размышлять и рассуждать.

Но то, от чего её всячески отстраняли, ограждали, особенно привлекало Монику. Её окружили всем мыслимым и немыслимым комфортом, избавили от нужды и жизни впроголодь, от вечной повседневной тяжелой работы у очага, от постоянной заботы о хлебе. Её приучили максимум внимания уделять своей внеш­ности, платьям, кружевам, шляпкам. Она сделала немалые успехи в музыке.