Перешагни бездну

Мадемуазель Люси при всем избытке чувств не сумела скрыть, что ужасно боится резким движением потревожить свою искусней­шую косметическую оболочку.

—  Сколько, спросите вы меня? Ну, надо подумать. Продеше­вить мы не собираемся. Дешево он oт меня не отвяжется, госпо­дин «гарунальрашид».

—  Вы моя мама? В самом деле мама? — проговорила Моника. В глазах её стояли слезы. — Вы... мама!

Девушка кинулась обнимать мадемуазель Люси, ничуть не остерегаясь, что может помять её наряд. Мать и дочь замерли в объятиях.

Мисс Гвендолен, мистер Эбенезер поглядывали то на них, то друг на друга. Бурные излияния шокировали их. Во всяком случае встреча Моники с матерью не предусматривалась, по крайней ме­ре, на данном этапе их пребывания в Женеве.

Оставалось надеяться, что это ненадолго. И они оказались правы. Беспокойство за прическу и платье заставило мадемуазель Люси решительно высвободиться из объятий Моники. Она отодви­нулась на расстояние вытянутой руки и воскликнула:

—  А ты красива! Правда, не красивее меня, твоей мамочки. А? Осторожно  разглаживая  оборочки  на  корсаже,   мадемуазель Люси заговорила сухо, деловито:

—  А теперь, дочь моя,—она покосилась на Гвендолен и Эбенезера, — собирайся. Поедем ко мне.

Мисс Гвендолен вмешалась:

—  Мадам... вы повидались с Моникой, добились своего. Пре­красно. Это делает честь вашим чувствам. Но позвольте напом­нить: Моника — принцесса, а принцессы подчиняются строгостям этикета.

Неожиданно мистер Эбенезер оказался между Люси и Мо­никой.

—  Свидание закончено!

—  Не в моих правилах волноваться, — почти не открывая рта, протянула мадемуазель Люси, — поэтому позвольте сказать вам, обратите  внимание,  я   тоже  совершенно  спокойна.   Но  я   мать. Я мать по законам божеским и людским... Ну вы отлично знаете. Мы счастливо встретилить. И теперь не расстанемся.

—  Прошу вас! — Мистер Эбенезер довольно энергично насту­пал на мадемуазель Люси, заставляя её пятиться к двери.

—  Я  не    из пугливых,— продолжала   Люси. — За  мои права вступятся. Кто? Ну, например, французы, русские, ля-ля! Вы ещё пожалеете.

—  Вон! — тихо проговорил Эбенезер.

—  О! — вырвалось у Моники, и она заплакала.

—  Береги цвет лица, моя дочь, — равнодушно сказала Люси.— А вы, мистер бульдог, спрячьте клыки. И помните. Без меня Мони­ка есть Моника, и всё. Единственное доказательство, что Моника дочь Сеида Алимхана, — это я. Все знают, у него был полон гарем одалисок и  шлюх,  но я  еще раз  говорю вам — я  законная его жена...

—  О! — повторила сквозь слезы Моинка.

—  Ты взрослая. И нечего их стесняться, дочь моя. А вы, мис­тер и мисс, имейте в виду, всё, решительно всё, что касается прин­цессы Моники Алимхан, касается  меня. Я  мать. Идем, Моника. Ах, так. Вы    не пускаете. О ля-ля!    Насилие!    Я живу    в отеле «Гранд», Моника. Спросите супругу его высочества эмира бухар­ского! Ха! У меня солидный кредит.

И облако шифона, легких шалей выпорхнуло в дверь. Мистер Эбенезер неуклюже расставил ноги и наклонился всем тулотомнем вперед, как бы собираясь удароти кулака послать кого-то в нокаут. В юности мистер Эбенезер Гипп занимался боксом. Появление ма­демуазель Люси просто озадачило его.

Он боялся всякого шума. Только сегодня утром гостиная люкса гремела и содрогалась от грубых голосов военных. Сегодня сюда явились господа представители парижского «Комитета спасения России», чтобы категорически изложить свою точку зрения на бу­харский вопрос. «Шумиха, поднятая в Женеве по поводу приезда принцессы бухарской, — неуместна,— заявили они. — Парижский комитет стоит на позициях единой и неделимой России, в рамках границ 1917 года. Ни-каких самостоятельных акции парижский Ко­митет не допустит. Бухарский эмир был, есть и останется вассалом Российской империи. Эмир Сеид Алимхан старается уклониться от финансирования движения белой гвардии. Если он вздумает и дальше продолжать игру в независимость, с ним церемониться не будут. Пусть только осмелится полезть с какими-то самостоятель­ными акциями на границах Туркестана. Что касается какой-то там принцессы Алимхан, она никого не интересует. Её комитет дез­авуирует как самозванку и английскую шпионку. Никто всерьёз не принимает её дутых прав». Пригрозив скандалом, господа офи­церы покинули отель, сжимая кулаки, не пожелав даже взглянуть на принцессу бухарскую...

Ни Эбенезера, ни Гвендолен не интересовали переживания Мо­ники. Эбенезер плевал на переживания. Мисс Гвендолен взволно­вало появление мадемуазель Люси. Всё же встреча дочери и ма­тери после многолетней разлуки трогательное, волнующее зрели­ще. А Гвендолен, воспитанная на диккенсовских романах, была в меру чувствительна.

Монику предоставили самой себе.

Она выбежала из комнаты, упала на постель и уткнулась ли­цом в подушку. В смятении чувств она не понимала, что происхо­дит. Она знала, что тетушка Зухра ей не родная мать. Зухра не проявляла ни теплоты, ни нежности. Она испытывала неприязнь к бело-розовому, светловолосому подкидышу.