Перешагни бездну

Относилась Моника к тетушке Зухре как к мачехе, но почитала сумрачного Аюба Тилла отцом. Девушка не верила, что она дочь бухарского эмира. И вот нашла мать и окончательно потеряла отца. Значит, она дочь эмира... Но она уже ни во что не могла верить.

Какое-то мгновение она не поверили в этой прекрасной пери мадемуазель Люси. Не поверила, что она её мать, хоть и сама сразу же поняла, что не верить нельзя. Можно ли найти на земле кого-то, кто больше похож на мою мать.

Она не знала до сих пор, что такое боль в сердце. Нет, она сейчас же пойдет в отель «Гранд», найдет свою мать, поцелует ей ноги, вымолит прощение. Она сделает то, что сделала бы каж­дая кишлачная девушка: будет любить ту, что её родил, будет покорна ей во всем. Никогда-никогда она не упрекнет свою мать, родную мать. Кем бы она ни была! Что бы она ни захотела сде­лать со своей дочкой... Она, Моника, никакая не принцесса, она простая кишлачная девушка и готова служить своей матери...

Моника даже засмеялась... Но боль в сердце не проходила. Де­вушка слишком хорошо узнала своих воспитателей, их мир и понимала, что они не выпустят её. И ей безумно захотелось, чтобы вдруг рядом с ней оказались мудрый доктор Бадма и всегда спо­койный и рассудительный Сахиб Джелял. Что ж, решение принято. Надо уходить.

В гостиной она попала под тяжелый, свинцовый взгляд мистера Эбенезера. Гвендолен прочитала сразу нотацию: и неудобно моло­дой мисс без спроса входить в комнату, и неудобно принцессе вести себя невежей. Вот в чем, оказывается, наследственность — каких манер можно ждать от дочери шансонетки, которая лезет в аристо­кратки, Именно так!

Оказывается, мисс Гвендолен давно уже разузнала всю под­ноготную мадемуазель Люси. Моника может не обольщать себя. Все материнские чувства мадемуазель Люси напускные. Голый ра­счет. Для неё эмират сгинул навсегда. Она бежала из России от революции. Ей сопутствовала удача. Своим очарованием она вер­нула благосклонность старого покровителя своей семьи барона Робера Ротшильда. И Моника, и вся забытая история с бухар­ским гаремом сейчас могли лишь повредить мадемуазель Люси. Тривиальна истина, что красота не вечна, а Люси уже за тридцать, а склонности её покровителя не постоянны, и Люси старается по­лучить шанс «про запас». Она нашла дорожку в круги российской эмиграции к генералу Миллеру, сменившему исчезнувшего при таинственных обстоятельствах Кутепова — главу российского бело­го офицерства. Люси ла Гар на короткой ноге с многими в «Коми­тете спасения России». Для деятелей Комитета Люси сочинила целую легенду. Она, оказывается, до сих пор не утратила благосклонности эмира. Очарование её столь велико, что ей ничего не стоит заставить его высочество ассигновать крупные суммы на дела белой эмиграции, на крестовый поход против большевистской России. Не исключено, что мадемуазель Люси пытается заключить сделку под будущее бухарское наследство. Генерал Миллер в фи­нансовых вопросах сама наивность и простота. Пока что он позво­ляет предприимчивой особе без ведома ее барона получать изред­ка в кассе Комитета некоторые суммы. Надо сказать, Люси и так ненуждается. Её барон ни в чем ей не отказывает. И все же приятно тайком от него шить сногсшибательные туалеты, состоять клиенткой самых шикарных модисток Парижа, останавливаться в великолепных отелях, пускать пыль в глаза, словом, проявлять стоятельность. В светской хронике частенько мелькают сообщения о блистательной «Л. ла Г.».

Высказав все это женской скороговоркой, мисс Гвендолен при­стыдила Монику:

— Сколько тебе, мисс, твердили: воспитанная девушка, да еще леди, не даёт волю чувствам. И тебе нечего распускаться. Твоя новоявленная родственница, к сожалению, дешевая искательница приключений. Отец твой, господин эмир, и думать о ней позабыл. Такова жизнь, душечка! Эмир не выплатит твоей мамаше и ло­маного фартинга. Тебе раз и навсегда надо выкинуть её из голову. Забыть о ней, как тебе это ни горько. А мы с мистером Эбенезером желаем тебе только добра и позаботимся, чтобы ты с ней больше не встретилась.

Моника приуныла. Смятение и горечь остались от встречи с ма­терью. Холодок равнодушия, ревнивая неприязнь, которую испы­тала Люси при виде дочери, отталкивали. Не возникло ни неж­ности, ни теплоты. Моника каялась, убивалась, почему она не испытывает чувства настоящей близости к этой крашеной, пахну­щей приторными духами, молодящейся женщине с замороженным, словно покрытым глазурью лицом, на котором жили своей насто­роженной жизнью лишь голубые глаза, полные жадности и враж­ды. Осторожные поцелуи, которыми наградила Люси свою дочь, оставили след коснувшейся сосульки, и Моника, полная ужасного сомнения и даже отчаяния, инстинктивно пыталась стереть его ладонью.

— Сколько тебе говорили, — продолжала Гвепдолен, — не мять лицо пальцами. Пойдут угри и прыщи. Марш к себе! И выбрось всё из головы.