Перешагни бездну

В конюшне бунгало мне позволили выбрать самого отличного коня. Я не хотел. Я говорил: «А в караван-сарае у меня хорошая кашмирская лошадка, знающая перевалы и каменистые тропы». Но там были два, подобные злым дивам, полицейских. Они и слу­шать про лошадку не пожелали, и мы поехали. Ехал я и думал: «Здесь что-то не то. Живой Бог не сказал ничего про Ширмата. Это злоумышление проклятых инглизов. Живой Бог приказал пе­редать варенье, семицветный сосуд с молитвой в собственные руки своей невесте, а не Ширмату». Но конные полицейские — дивы — не отступались от меня ни на шаг, даже когда я отходил от доро­ги по нужде. Сколько мы ни ехали, а мысль о награде и возмездии не оставляла меня. Не доезжая до мастуджского моста, я повер­нул коня со скалы прямо в реку. Высоко было, но ничего. Обо­шлось бы, но кто знал, что дивы-полицейские станут стрелять. За­стрелили они коня. Вода кипела, словно в котле. Меня крутило и било о камни, но я не выпускал из рук переметной сумы с дарами. Холод сводил судорогой ноги и руки, я превратился в лед, но Жи­вой Бог помогает своим детям. Вода вынесла меня на песок, а конные полицейские, погнавшие коней в поток за мной, утонули. Я закинул на плечо переметную суму и пошел на гору Рыба, к вам, госпожа».

Гонец рассказывал долго и многословно. Он всё возвращался к кашмирской лошадке, оставшейся в пешаверском караван-сарае и уверял: «Если бы она, я б давно ускакал   бы в горах от дивов. Английский конь тяжёл на ноги, где уж ему по горам ходить. Моя лошадка — птичка. Горные тропы понимает...»

Бхата выпроводили.

—  Верных последователей имеет   Живой Бог. Велики сила и влияние Ага Хана, — сказал доктор Бадма. — Мисс Гвендолен не учла этого, не смогла ни запугать, ни купить усатого простачка Бхата.

—  Купить? — удивилась Моника.

—  Усатый Бхат умолчал, что нежные ручки Англо-Индийского департамента отсчитали тридцать золотых гиней за то, чтобы пе­реметная сума попала в руки Ширмата и чтобы Ширмат явился с подарками к тебе в подворье... О золоте Бхат умолчал. С золо­том ему не хочется расставаться. Ну бог с ним, оставим его ему.

—  Я боюсь. Страх ползает где-то рядом, шагает бок о бок.

—  Если бы ты не боялась, ты была бы тем, что хотели из тебя сделать твои воспитатели — деревянным манекеном. Но ты жи­вая девушка, и тебе следует их бояться. Но дело серьезное. К счастью, у нас есть ещё время подумать. Итак, золото, пули, чёрная месть. Все атрибуты «плаща и кинжала». Ужасно, что ты попала в самую гущу событий. Ясно, мисс экономка, а значит, и департамент осведомлены, что здесь, в Мастудже, наделала Бе­лая Змея.

    — Что?

—  Подняла всех здешних исмаилитов  против инглизов. Раз и навсегда оторва-ла бадахшанцев от Ибрагимбека. Взяла самого всемогущего вождя вождей за горло и способствовала провалу создания  великой  Бадахшано-Тибетской  империи.    А  материаль­ные потери! Где караваны с вооружением и прочими военными грузами? Где горно-полевые пушки. Мало, что ли, этого? Да за одно из этих дел Белую Змею надо сжечь на медленном    огне!..

—  И... они решили?..

Доктор снова развернул свиток и долго смотрел на миниатюру.

—  Сначала я не понимал, к чему свиток, картинка. Психиче­ская атака? Бабский каприз? Нет, тут тонкая женская садистская месть: пока бы ты разглядывала рисунок, Ширмат ударил бы но­жом...

—  А-а!

—  К тому же ты права. Исмаилиты слишком верят в тебя, да ещё с припутанной сюда легендой о Белой Змее. Им надо во что-то верить. Видимо, англичане    не успели разубедить Ага Ха­на, доказать, что его посланница и невеста занимается подрывной деятельностью в Бадахшане. Иначе Гвендолен не подсылала  бы к тебе таинственных убийц, а просто натравила бы на эгаматгох тех же мастуджцев. Предлог бы нашелся...

Моника зябко куталась в покрывало.

—  Они меня убьют. Я знаю, мисс часто намекала. Она не ус­покоится, пока...

—  Сделаем так, чтобы не доставить    ей такого удовольствия. Ни Ширмат, ни кто другой не   привезет в хурджуне голову... та­кую милую головку, — голос доктора Бадмы странно дрогнул.— Эта культурная святоша не получит такого удовольствия...

—  Ведь еще есть Гулам Шо, царь. Он трус, но боится и ува­жает старичка Ага Хана. Царь хоть и учился в Европе, но суеве­рен и всего боится. Он... на него можно положиться.

—  Суеверия суевериями, но я его больше всего опасаюсь. Дву­личен и корыстолюбив. Неизвестно, что он знает и чего не знает.

—  Как страшно! Не бросайте меня здесь одну. Я умру от стра­ха. Я убегу в горы. Лучше замерзнуть в снегу, чем видеть их с ножами...

—  Одно ясно — тебе делать здесь нечего. Едем.

—  Домой!

Вдруг она бросилась к доктору и замерла в его объятиях. Он гладил её волосы и бормотал:

—  Моника, девочка моя...

Решительно он отстранил девушку.

—  Прошу тебя!..  Ты сама   знаешь — тут и стены, и двери, и окна полны глаз и ушей... Как неосторожно! Только бы не поздно. Не верь никому. Быстро собирайся.

Он снова заговорил во весь голос:

—  Сейчас закончу составление лекарств. Приступим к закли­наниям. Зови, принцесса, всех сюда. О, чатурмахария каикка! Ду­хи добра и зла!