Пересменок. Повесть о советскком детстве

После травли, несмотря на предосторожности, какая-нибудь рыбка в аквариуме все равно всплывает вверх брюхом. Зато тараканы в самом деле исчезают. На месяц или полтора. Затем все начинается сначала. В общем, сказка про белого бычка. Впрочем, больших, глянцево-черных тараканов, похожих на крупных жуков-плавунцов, удалось-таки извести подчистую. Они исчезли и больше не вернулись. Я даже иногда скучаю по этим домашним насекомым, они по-своему красивы и величавы, как скарабеи Древнего Египта. Но мелкие рыжие — бабушка Маня называет их почему-то прусаками, — судя по всему, неистребимы, как и мыши.

Проходит время, и однажды, бросив взгляд на пол, замечаешь одинокого, не уверенного в себе прусачка. Он робко, короткими перебежками осваивает неведомую местность, словно очутился на краю тараканьей ойку­мены, ощупывает усиками паркет, замирает, соображая, куда же он попал, и чуть что — стремглав прячется под плинтус или под батарею, которая для него, наверное, то же самое, что для нас Кавказские горы. А внут­ри чугунных секций можно спрятаться не хуже, чем Мцыри в монастыре.

— Смотрите! — показываю я родителям.

— Вернулись, — вздыхает маман.

— Живучие, сволочи! А ты на что надеялась? — усмехается отец. Он, как и бабушка Аня, воспринимает жизненные неприятности с каким-то тяжелым удовлетворением.

Через несколько дней тараканы уже безбоязненно бегают по комнате, а через неделю, наглея, забираются на подоконник, этажерку, обеденный и мой письменный стол, где остаются крошки, так как я, готовя уроки, люблю погрызть сушки с маком или сухарики из зачерствевшего хлеба. Наконец прусаки теряют всякое чувство меры, лазая даже по железной окантовке аквариума, иногда падая в воду и захлебываясь, но рыбы их не едят — брезгуют. И вот уже тараканьи яйца, кольчатые коконы величиной с мелкую фасоль, приходится выметать веником. А это значит, скоро начнется настоящее нашествие. Лида мчится к коменданту общежития Колову, чтобы тот срочно вызвал морильщиков. Но тот обычно нервно одергивает свой беспогонный китель и отвечает:

— Вот когда будет от жильцов десять заявлений, тогда и вызову.

— А до этого нам что же, с тараканами вместе жить?

— Тараканы не клопы. И не крысы. Все живут — и вы поживете.

— Формалист! — сердится мать.

— Нет. Просто я обязан экономить государственные средства! — гордо отвечает комендант. — Или вы хотите, Лидия Ильинична, чтобы я транжирил казенные деньги?

— Хорошо, мы подождем... — отступает она.

Перед государством Лида робеет. Но при всей своей жизненной растерянности маман обладает явными организационными способностями, которые, кажется, передались и мне. Вечером она обходит соседей и на следующий день вручает формалисту пачку заявлений:

— Пятнадцать.

— Ну раз так — ждите санэпидемстанцию, — вздыхает Колов. — Порядок есть порядок.

Дней через пять приходят те же мужики в серых халатах с баллоном.

— Ого, быстро размножились! — удивляется один.

— Солнечная активность высокая, — объясняет второй. — Крысы тоже как спятили.

— А нельзя ли тараканов совсем вывести? Неужели ничего наша наука так и не придумала? — со строгим недоумением спрашивает Лида.

— Что тут придумаешь, дама? Они же к любой дряни через месяц привыкают.

— Как народ, — бурчит отец.

— Что?

— Он пошутил, — спохватывается маман. — Может, чайку перед работой?

— Не откажемся. А по уму — надо столовую внизу закрывать. У них там чистый инкубатор.

— А где рабочие будут питаться? — возражает Лида.

— Да, против пролетариата не попрешь. Ну раз так — терпите, дама!

— Мы и терпим...

Я посмотрел на будильник: до обеда еще далеко. Как это прекрасно — никуда не спешить, делать только то, что хочется! Наверное, при коммунизме все так жить и будут. Сложив постельные принадлежности, я убрал их в диван. Там, под сиденьем, довольно вместительная ниша, куда, помимо подушки, одеяла, простыни, вмещаются два старых демисезонных пальто, несколько пар зимней обуви и большая коробка с конструктором, и остается еще целый свободный угол. Однажды Сашка, маленький негодяй, туда спрятался. Родители ушли в гости, оставив его на меня, и, пока я ходил на кухню разогревать ужин, он исчез. Бесследно. Решив, что непутевый брат мой пошел слоняться по общежитию, получая в каждой комнате по конфетке, я обежал два этажа, даже заглянул на чердак, опросил соседей — может, прибился к кому-нибудь, дело-то обычное. Но нет... Я вышел во двор, там стоит контуженый дядя Гриша, бывший моряк, — наш сторож. У него страшно трясется правая рука, дергаются щеки, а говорит он точно жужжит, но мне все понятно, привык.

— Дядя Гриша, Сашку моего не видели?

— Н-н-н-н-не-е-е в-в-в-в-ви-ид-д-д-е-ел.

— А вы давно тут стоите?

— П-п-п-п-по-ол ч-ч-ч-ч-ча-ас-с-с-са.

Я испугался, отчетливо вообразив, как, вернувшись из гостей, Лида весело скажет: «А вот и мы! Ну как вы тут без нас? Скучали?» Потом, заметив мою растерянность, она беспомощно поозирается и спросит мертвым голосом: «А где же Саша?» — и слезы хлынут из ее страдающих глаз. «Не хнычь! — рявкнет отец. — Найду и всех выпорю как сидоровых коз!»