Пересменок. Повесть о советскком детстве

Плиты с самого начала были сложены так, что между ними оставалось свободное пространство: проходы, закоулки, тупики, даже ниши, где, тесно прижавшись, умещалось четыре человека. Настоящий лабиринт, где можно долго плутать и даже заблудиться! Во что мы только не играли, прячась в плитах: и в пещерных людей, и в марсиан, и в индейцев, и в чапаевцев, и в неуловимых мстителей, и в защитников Брестской крепости... Одна беда: никто не хотел быть беляком или фашистом. Пещерным человеком или марсианином — это пожалуйста!

Здесь, в укромных щелях, пацаны прятали от родичей папиросы, «бычки» и спички, а иногда и дневники с двойками, чтобы оттянуть неизбежную порку. В плитах я научился курить. Ничего приятного: голова кружится, бьет кашель, а потом во рту как будто кошки нагадили. Главный школьный хулиган Сашка Сталенков, по прозвищу Сталин, посмотрел, как я перхаю после двух затяжек, и снисходительно улыбнулся прокуренными зубами:

— Это ты еще, чувак, анашу не пробовал!

Однажды Мишка Петрыкин нашел там завернутый в тряпку пистолет, на первый взгляд игрушечный, стрелявший пробками, но оказалось, боевой, переделанный под мелкокалиберные патроны. Они лежали рядом, в коробке. Не успели мы промазать в двух голубей, как при­мчался на мотоцикле участковый Антонов, оружие изъял и составил протокол. С нас взяли слово хранить государственную тайну, и целую неде­лю в сквере сидел неприметный оперативник в штатском, через дырочку в га­зете наблюдая, не явится ли кто за пистолетом. Но никто так и не при­шел.

Пробираясь по лабиринту, я заметил, что в некоторых местах еле пропихиваюсь, а ведь год назад даже не замечал сужения. Скоро, наверное, вообще сюда не втиснусь... М-да, вырастаю не только из штанов и курточек, но даже из лабиринта! Выбравшись на свет божий и отряхнув пыль, я посмотрел на небо: темная туча медленно, но верно двигалась от Казанки. Если пойдет дождь — все попрячутся, и тогда встретить кого-то из друзей мне точно не удастся.

Я завернул за угол. Там, во дворе, примыкающем к хладокомбинату, живет мой друг Серега Шарманов — Шарман. Он уверяет, что его пра-прапрадед был настоящим французским солдатом, пришел с Наполеоном в Россию, влюбился в москвичку, и, когда Великая армия отступала, девушка его не отпустила, спрятав в погребе: не то свои же расстреляли бы как дезертира. Потом пришли наши, и она долго выдавала его за глухонемого калику, француз молчал много лет, объясняясь только мычанием и знаками, а потом вдруг заговорил по-русски без всякого акцента: сидел как-то вечером у самовара и вдруг попросил вслух: «Еще чашечку, хозяюшка!» Так никто и не услышал от него ни одного иностранного словечка, так и не узнал, что он наполеоновский солдат. По этой самой причине Шармановы, включая Серегу, по-французски ни бельмеса.

Как-то вечером мы с Шарманом сидели на лавочке и спорили о том, кем лучше родиться — мушкетером или пиратом. Он, учитывая происхождение, предпочитал слуг короля, а я из любви к морю — парней, плавающих под «веселым Роджером». В этот момент через забор перелетел здоровенный сверток и, ломая кусты, плюхнулся у нас за спиной. Оказалась замороженная свиная нога — задняя, похожая на богатырскую дубинку. Мы сначала не трогали находку, ждали. Серега объяснил: тут время от времени кое-что перелетает через забор, но вскоре прибегает кто-нибудь и, озираясь, уносит продукт. Однако на этот раз никто не пришел. Шарман, когда стемнело, отволок ногу домой — мамаше, попросив меня никому про это не рассказывать.

Однако в Серегином дворе тоже не оказалось никого, кроме изможденной женщины в оренбургском платке и телогрейке. Она сидела на вынесенном из дома стуле и грелась на солнышке.

— Вы Сережу не видели? — вежливо спросил я.

Но она меня не услышала. Зажмурив глаза и подставив лучам желтое, как канифоль, лицо, женщина улыбалась серыми губами. Зайти к дружку я не решился: его мать не любит посторонних и ругается, если кто заглядывает к ним. Нет, она не злая, просто после работы в ателье обшивает клиентов на дому, а это строго запрещено. Если Антонов узнает, то конфискует швейную машинку.

Дальше по переулку, в огромных кустах отцветшей сирени спрятался двухэтажный деревянный дом Саши Казаковой. Вообще-то она Шура, но в последнее время просит называть ее Сашей. В палисаднике навалились на забор рослые и неустойчивые золотые шары, точнее, пока еще только бутоны, но уже готовые раскрыться. Скоро зеленые кулачки расправятся в круглые желтые цветы с мятыми лепестками, а это верный признак того, что лето повернуло на осень, как говорит бабушка Маня. Скоро, на Ильин день, олень пописает в воду — и тогда купаться уже нельзя. (Но это в Подмосковье, а на юге — обныряйся!) Затем раскроются синие астры. Зажелтеют листья на деревьях. Утром лужи захрустят под ногами тонким льдом. И пойдет снег... Почему-то летом думаешь о снеге, а зимой о траве...