Пересмешник

Наконец, поняв, что не избавлюсь от этих образов, я включил прикроватную лампу на батарейке, достал мое «Оделовское руководство по ремонту и техобслуживанию роботов» и раскрыл на последних пустых страницах, куда до ухода из тюрьмы переписал несколько стихотворений. Там были и «Полые люди», которых мы с Мэри Лу читали, когда Споффорт пришел меня арестовать:

Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Вот как кончится мир
Не взрыв но всхлип.

Правда этих слов не утешала, но она отчасти приглушила теснившиеся в голове образы.

И вот, когда я, читая стихотворение Роберта Браунинга, совсем расслабился, произошло нечто очень неприятное.

Дверь отворилась, и вошел сын старого Эдгара, Родерик. Он ничего мне не сказал, но кивнул. А потом, в нарушение всякой стыдливости, моего личного пространства и моих прав индивидуума, начал раздеваться прямо посреди комнаты, еще и напевая себе под нос. Голый, волосатый, он встал на колени возле кровати и стал молиться вслух: «Господи, самый могущественный и самый жестокий, прости мне мои жалкие печали и грехи, сделай меня смиренным и достойным. Во имя Иисуса Христа. Аминь». Потом залез под одеяло, свернулся и почти сразу захрапел.

Я мысленно согласился с Баленом, когда тот назвал индивидуализм грехом, но грубое вторжение чужого человека в мою спальню выходило уже за всякие рамки. А я столько времени провел на пустынном берегу, в обществе одной только Барбоски.

Я попытался читать дальше «Калибан о Сетобосе», но слова, и прежде трудные, теперь казались совсем бессмысленными и не приносили успокоения.

Однако, как ни странно, я довольно скоро уснул, а проснулся поздно утром вполне бодрый. Родерик ушел, Барбоска в углу комнаты трогала лапой комок пыли. Сквозь тюлевые занавески пробивалось солнце. Снизу доносился запах еды.

В конце коридора располагалась большая общая уборная: старый Эдгар показал ее мне по пути в спальню. На двери там была большая зеленоватая табличка с буквой «М», внутри – шесть кабинок с чистыми белыми унитазами и шесть раковин. Я как мог умылся, расчесал волосы и бороду. Мне нужно было принять ванну, но я не знал, где это можно сделать. Одежда на мне была грязная и рваная, а новая, которую я выбрал, осталась в «Сирсе». Я спустился по лестнице в кухню.

Вчера, когда я прочел надпись на большой каменной арке над входом в здание: «ПЕРЕКОРСКИЙ ДВОРЕЦ ПРАВОСУДИЯ», она не произвела на меня особого впечатления, но сейчас, входя в кухню, я сообразил, что и она, и комната, где я читал Библию, были в древности залом суда. На это указывали и размер помещения, и высокие потолки, и узкие сводчатые окна по длинным стенам. Огромный стол в центре комнаты, судя по виду, грубо сработали давным-давно циркулярной пилой из «Сирса»; рядом стояли такие же грубые скамьи.

Под окнами вдоль одной стены располагалась широкая черная плита, по обе стороны от нее лежали дрова. Дальше был деревянный стол, чисто выскобленный и очень старый. Над печкой поблескивали эмалированные дверцы духового шкафа, а по бокам от них длинными рядами – на половину ширины комнаты – висели большие кастрюли и сковородки. Вдоль противоположной стены стояли восемь белых холодильников на ядерных батарейках, каждый с одинаковой надписью «Кенмор». Рядом с холодильниками помещалась длинная, глубокая мойка. Перед ней спиной ко мне стояли две женщины в платьях до полу и мыли посуду.

Все выглядело совсем иначе, чем накануне вечером. На столе стояли стеклянные вазы со свежесрезанными желтыми тюльпанами, комнату наполнял свет, пахло жареной ветчиной и кофе. Женщины не обернулись ко мне, хотя наверняка услышали мои шаги.

Я подошел к мойке, набрался смелости и сказал:

– Извините.

Одна из них – маленькая, полная, седая – посмотрела на меня, но ничего не сказала.

– Я хотел спросить, нельзя ли чего-нибудь съесть.

Она еще некоторое время на меня смотрела, потом взяла с полки над раковиной желтую коробку и протянула мне. На коробке было написано: «Кофе растворимый. Н/З. Министерство обороны. Перекор. Облучено для длительного хранения».

Покуда я читал, женщина дала мне большую керамическую кружку и ложку из сушки рядом с мойкой.

– Воду налей из самовара, – сказала она и кивнула в сторону плиты.

Я сделал себе кружку крепкого черного кофе, сел за стол и начал пить.

Другая женщина открыла холодильник, достала оттуда что-то и пошла через комнату к плите. Теперь я ее узнал: это она вчера вечером меня подбодрила, и на нее я тогда смотрел. Сейчас она в мою сторону не глядела и вообще вела себя робко.

Женщина открыла один из духовых шкафов, что-то оттуда взяла, положила на тарелку и, избегая смотреть мне в глаза, поставила передо мной вместе с маслом на блюдечке и ножом. Вся посуда была тяжелая, темно-коричневая.

– Что это? – спросил я.

Женщина глянула на меня, видимо дивясь моему невежеству:

– Кофейный кекс.

Я никогда такого не пробовал и не знал, как с этим обращаться. Женщина взяла нож, отрезала кусок кекса, намазала маслом и протянула мне.