Пересмешник

Бален остановился и некоторое время молчал. Потом заметил:

– Ты много болтаешь.

Почему-то его слова меня разозлили, и я спросил:

– А что?

– Болтовня недорого стоит, – ответил он, а я подумал: «Какое это имеет отношение к делу?»

После новой долгой паузы Бален сказал:

– Чтец, жизнь – штука серьезная.

Я кивнул, не зная, что ответить.

Видимо, это его успокоило, потому что он продолжил:

– Можешь помогать Аннабель.

* * *

Аннабель, единственная из всех Баленов, не осуждала болтовню. В определенном смысле она к ним и не принадлежала. По рождению она была из Свишеров, одного из семи семейств, а нынешнюю фамилию получила, когда вышла за сына старого Эдгара Балена. Свишеры были говорливее Баленов, но не так плодовиты. Сейчас осталось только три Свишера: два дряхлых старика и полусумасшедшая старуха, мать Аннабель. Жили они в Доме Свишеров, в нескольких милях дальше по берегу, и обменивали Баленам бензин на еду и одежду из торгового центра. Другие семьи в том, что называлось «городами на равнине», были малочисленнее и слабее Баленов. Все они понемногу занимались сельским хозяйством. Аннабель сказала, что они все «христиане», хотя Балены – самые религиозные.

Я спросил, почему все так бурно отреагировали на отрывок про Ноя. И сейчас вижу ее в ту минуту: светлые волосы собраны в пучок, в руке чашка с кофе, голубовато-серые глаза смотрят печально и робко.

– Это все мой тесть. Он считает себя пророком. Говорит, дети больше не рождаются, потому что Бог наказал человечество за грехи, как во времена Ноя. Историю Ноя знают все. Мне ее рассказывала мама, но не так, как ты читал. Она не упоминала, как он напился, и про его сыновей.

– Эдгар Бален рассчитывает спастись, как Ной?

Аннабель улыбнулась:

– Не знаю. Не знаю, как он мог бы спастись. Он слишком старый, чтобы иметь детей.

Я задал еще несколько вопросов о ней самой. Мне было немного неловко вторгаться в ее личное пространство, хоть Балены и не признавали этого правила.

– Что сталось с твоим мужем?

Аннабель отпила кофе:

– Покончил с собой. Два года назад.

– Ой.

– Он и два его брата приняли тридцать сопоров, облили себя бензином и подожгли.

Я ужаснулся, вспомнив самосожжения в Нью-Йорке, в «Бургер-шефе».

– В Нью-Йорке люди тоже так поступают, – сказал я.

Аннабель опустила глаза.

– Здесь тоже. Во всех семьях. Муж предложил мне быть третьей в их группе. Мне нравилась идея, но я отказалась, хотела пожить еще. – Она встала из-за стола и принялась собирать тарелки. – По крайней мере, тогда я думала, что хочу жить.

И такая усталость вдруг прозвучала в ее голосе, что я не нашелся с ответом.

Убрав со стола, Аннабель сделала себе еще кофе и снова села.

Через минуту я спросил:

– Думаешь ли ты о новом замужестве?

Аннабель печально на меня посмотрела:

– Это запрещено. Чтобы выйти за Балена, надо быть… девственницей.

Она немножко покраснела и опустила глаза.

Для меня это был довольно странный разговор, поскольку я никогда прежде не встречал женатых людей. Однако из фильмов я знал, что когда-то для мужчины считалось оплошностью жениться на «падшей женщине», каких часто играла Глория Свенсон. Однако вдов в кино так вроде бы не называли. Впрочем, мое образование совершенно не затрагивало такие вопросы. Меня учили: «Быстрый секс лучше». И я только-только начал осознавать, что в мире полно людей, которых учили иначе.

Этот разговор произошел поздно утром, и я помню, что тогда первый раз почувствовал сексуальное влечение к Аннабель. Она сидела, печально глядя перед собой и держа в руках большую керамическую кружку с кофе. За несколько дней до того Аннабель показала мне, как делает их в гончарной мастерской на другом краю сада. Я смотрел, как она на вращающемся круге превращает комок мокрой глины в безупречный цилиндр. Руки у нее были по запястья в глине, взгляд – полностью сосредоточен на работе. Тогда я любовался ею и восхищался, но ничего телесного не испытывал.

Но сейчас, сидя с ней за большим столом, я почувствовал возбуждение. Я изменился. Мэри Лу меня изменила, и книги, и фильмы, и тюрьма, и то, что было потом. Меньше всего я хотел быстрого секса. Да, мне хотелось близости с Аннабель, но еще больше – просто коснуться ее, утешить, приласкать.

Она поставила кружку и смотрела в окно. Я тихонько положил ладонь на ее запястье.

Аннабель так резко отдернула руку, что пролила остатки кофе.

– Нет, – сказала она, не глядя на меня. – Не делай так.

Потом взяла тряпку и вытерла пролитый кофе.

* * *

В следующие несколько недель Аннабель была ко мне добра, но держалась отчужденно. Она научила меня делать кукурузный пудинг из замороженной кукурузы, печь чизкейки, мариновать огурцы, готовить мороженое, суп и чили. Я накрывал стол к обеду и к ужину, варил супы, помогал мыть посуду. Мужчины поглядывали на меня странно, однако никто вслух своих мыслей не высказывал, а мне было плевать, что про меня думают. Все было бы хорошо, если бы я не видел, что однообразный труд вгоняет Аннабель в тоску. Иногда я хвалил ее готовку, и это вроде бы помогало.