Пересмешник

Раз, когда мы были одни, я спросил, отчего она такая печальная. Хотя между нами не было сексуальных отношений, нас сближала общая работа и чувство, что мы оба чужие в семье Бален.

– Ты всегда была такой несчастной? – спросил я как-то, когда мы укладывали кофейные кексы в мешки для хранения: я заворачивал кексы в пленку, Аннабель пропускала их через запечатывающую машину из «Сирса» и облучала желтой лампой, чтобы не портились.

Сперва я думал, Аннабель не ответит, но она, помолчав, сказала:

– Я была очень веселой девочкой. Часто пела. И любила слушать мамины истории. Тогда в Доме Свишеров было гораздо лучше, чем здесь.

Она обвела рукой большую пустую кухню.

– Ты бы хотела вернуться? – спросил я.

– Ничего бы хорошего из этого не вышло. Они все слишком старые.

– Давай я все-таки научу тебя читать?

(Мы говорили об этом уже не первый раз.)

– Нет. Мне некогда. И вряд ли мне хватит сил. – Она робко улыбнулась. – Но мне нравится, когда читаешь ты. Это как будто… как будто другой мир.

Я завернул последний кофейный кекс, протянул Аннабель и сделал себе кофе. Потом взглянул на сад и на курятник.

– Ты после смерти мужа такая грустная?

– Нет. Мой муж никогда не был для меня… важен. Во всяком случае, после того, как я поняла, что у меня не будет детей. Я всегда очень хотела иметь детей. Я бы стала хорошей матерью.

Я как следует подумал, прежде чем заговорить снова.

– Если ты перестанешь принимать таблетки… – И я рассказал ей про надпись на коробке с валиумом.

– Нет. Поздно. Я… я уже ничего не хочу. И вряд ли сумею прожить без таблеток.

– Аннабель, – сказал я. – Мы с тобой можем совсем отсюда уйти. И если ты примерно желтый не будешь принимать таблеток, то, возможно, еще родишь ребенка. Моего ребенка.

Аннабель странно на меня посмотрела; я не мог понять, что у нее в голове. И она ничего мне не ответила.

Я шагнул ближе и мягко взял ее за плечи, чувствуя косточки под рубашкой. На этот раз Аннабель от меня не отпрянула.

– Мы не такие, как эти люди. Мы можем быть вместе. И кто знает, вдруг нам удастся завести детей.

Тут Аннабель подняла ко мне лицо, и я увидел, что она плачет.

– Пол, я не могу быть с тобой, если Эдгар Бален не отдаст меня за тебя и не поженит нас в церкви.

Я смотрел на нее, не зная, что сказать. Ее слезы меня огорчили. Я знал, что «церковью» здесь называют магазин «Сирс». Там совершали свадьбы и похороны, а в старые дни еще и крестили детей, в том же фонтане, что и меня.

Наконец я придумал, что сказать:

– Я не Бален. И ты тоже.

– Да. Но я не могу жить с мужчиной в грехе. Это… безнравственно.

Она говорила с таким чувством, что я не знал, как ответить. Понятие «жить в грехе» было знакомо мне из старых фильмов, но я не понимал, откуда его почерпнула Аннабель.

– Не обязательно «в грехе», – сказал я. – Мы можем провести собственную церемонию. В торговом центре ночью, если захочешь.

– Нет, Пол. – Она вытерла глаза подолом фартука.

У меня чуть сердце не разорвалось от этого жеста. В эту самую минуту я полюбил ее по-настоящему.

– В чем дело, Аннабель?

– Пол, я слышала про женщин, которым нравится… постель. – Она опустила глаза. – Для них, наверное, правильно… заниматься любовью. Прелюбодействовать. Но мы, женщины с равнины, – христианки.

Я не понимал, о чем она говорит. Слово «христианин» я знал: так называли людей, верящих, что Иисус Христос был Богом. Но Иисус, насколько я понял, читая Библию, терпимо относился к сексуальному поведению. Те, о ком там говорилось «книжники» и «фарисеи», хотели побить камнями женщину, уличенную в прелюбодеянии. Однако Иисус им не позволил.

Впрочем, я не стал переубеждать Аннабель. Может быть, из-за той твердости, с которой она произнесла слово «христианки». Я сказал только:

– Не уверен, что понял.

Она взглянула на меня полуумоляюще, полусердито. Потом проговорила:

– Пол, я не люблю секс. Я его ненавижу.

Я не знал, что ответить.

Больше мы об этом не говорили, однако всю весну по-прежнему работали рядом и очень много друг о друге узнали. Я чувствовал, что она близка мне, как никто в жизни, – ближе даже, чем Мэри Лу, с которой мы спали часто и с большим удовольствием для обоих. Аннабель была такая хорошая. Я плачу, вспоминая, какая она была хорошая. И грустная. И как у нее спорилась любая работа. Я вижу, как она стоит у гончарного круга или у плиты или кормит кур, а ветер раздувает ее синий фартук и колышет светлую прядку волос. И я вижу ее в тот день, когда она стояла передо мной и со слезами на глазах говорила, что не будет со мною жить.

Это она вывела у Барбоски блох и всегда готовила мне завтрак. Она посоветовала отремонтировать этот старый дом и перебраться сюда. Она первая отвела меня его посмотреть – в миле от обелиска, на обрыве над океаном.

Этот дом Аннабель помнила с детства: тут жил какой-то одинокий человек, который давно умер. Дети из городов считали, что в доме водятся привидения. Она рассказала, что как-то залезла туда на спор, но через минуту выскочила – так было страшно.