Перестройка. Как это было?

Об этом же тебе говорят на Съезде народных депутатов. С одной стороны, все понимали, что у нас стагнация, политическая мысль отсутствует. С другой стороны, уже были ненавистные многим кооперативщики. Ведь эти лотки с «пепси-колой» по 15 рублей за банку и т. д. раздражали очень многих.

Г. Саралидзе:

Да, особенно раздражали кооперативные рестораны.

А. Гаспарян:

Рестораны, магазинчики, палатки…

Г. Саралидзе:

Людям сказали: «Смотрите, какую мы страну потеряли, вот что было до 1917 года» и начали приводить факты. Не сказать, что врали, но аккуратно манипулировали… Потому что фактов этих никто не знал, так как во всех учебниках писали, что до 1917 года все было ужасно.

А. Гаспарян:

Ну, это тоже странно. Ленин и Луначарский постоянно апеллировали именно к 1913 году, а в 1989 году выясняется, что никто не знает, о чем писали классики марксизма-ленинизма. Ну кто в этом виноват?

Д. Куликов:

Советская власть что говорила? Класс эксплуататоров жил хорошо. А кто такой эксплуататор? Это царь и его приближенные, государственный аппарат, буржуины, то есть купцы и промышленники, зажиточные крестьяне, которые потом кулаками стали. Офицерство – ну, его я к аппарату отнес. И даже, между прочим, высокооплачиваемые рабочие. Что происходит в 1989 году? Нам этот слой показывают и говорят, будто это вся Россия. Но слой-то на самом деле был достаточно узким, большинство жило в нищете. Тут включается психология: каждый уверен, что он такой умный и точно будет в зажиточных!

Вся наша интеллигенция – и творческая (то есть кинематографисты, писатели, журналисты), и так называемая техническая, которая в НИИ многочисленных сидела, штаны протирала – получала зарплату 120 или 130 рублей, ни черта не делая, но ей было обидно, что больше не дают. Почему? Потому что система не дает! Как только системы не будет, они же гении, они сразу реализуются и миллионерами точно станут. Ну и это «я буду хозяином всех остальных» работало как самый примитивный животный инстинкт. На интеллигенцию это точно действовало. Они все считали, что стали неудачниками только потому, что система их такими сделала.

Г. Саралидзе:

Не только интеллигенция, мне кажется.

Д. Куликов:

Вы поймите, это у меня не ностальгия по советскому проекту. В истории вообще ничего вернуть нельзя. Как фарш невозможно снова превратить в мясо. Этого не бывает. Единственный момент, который меня по-настоящему интересует, – это способ принятия властно-политических решений, которые меняют исторический тренд. Как при этом не допускать ошибок?

Я говорю о том, как используют энергию масс по-ленински, только уже против Ленина. Как создать ситуацию, в которой массы неосознанно будут делать то, что требуется? Кстати, требуется не власти (хотя говорили, что это именно власть делала). Власть уже к тому времени ушла из официальных органов, и у генсека, который к концу 1980-х был просто смешон, ее не было. Где, у кого власть, люди не знали.

Г. Саралидзе:

А радикализм какой проявлялся! Ведь он тоже родом из 1917 года. Когда мы все до основания разрушать собирались. Может быть, если бы мы к своему прошлому относились по-другому, понимали – да, вот это плохо, а это хорошо, и брали хорошее…

А. Гаспарян:

Так прошлое канонизировано было, другого нет! Если поколения выросли на эпическом образе Макара Нагульного, который ради торжества революции собственную мать готов был зарубить, то подавляющее число людей будет мыслить именно в таком векторе: чтобы что-то сделать, сначала надо предыдущее сломать. Мы наш, мы новый мир построим. Все же выучили эти слова? Вот этим и занимались в 1989–1990-м.

Г. Саралидзе:

Мне кажется, что тезис, о котором говорил Дима, о невозможности перестроить, реформировать систему – во многом отсюда…

Д. Куликов: