Перестройка моды

Мне кажется, что проблема заключается во многом не столько в отсутствии вкуса и доверия к СМИ, а в общем кризисе перепроизводства. Поэтому для достижения экономических интересов дельцы чрезмерно раздувают потребности человека и заставляют покупать бесконечное количество вещей. Это тоже уничтожает моду как движение и извращает человека так, что он начинает носить простые и практически одноразовые вещи. Пропадает индивидуальность, рукодельность, хотя никто не мешает заниматься хендмейдом. Просто объяснить ситуацию для себя и для других мало кто берется.

Ведь занятие модой и – тем более – производство качественных штучных вещей сродни медитации на горе. Конечно, останется какое-то количество людей, которые будут носить рукодельные вещи и производить их. Собственно, на них это движение и держится. Другой вопрос – будут ли они в центре внимания или в андеграунде. Но, так или иначе, они всегда будут в оппозиции основной тенденции конца двадцатого века – массовое потребление и плюс массовое сознание. А этот «социальный аутизм» небольших групп и отдельных персон, позволяющий быть вне социума, он и сейчас будет так же авангарден как и раньше, только проявляться будет несколько иначе. В духе своего времени.

Светлана Петрова

10. Девушка-лотерея. Костюм Светланы Петровой (театр Л.Э.М.), 1994 год. Фото Ивана Любимова

Художник-стилист. Активный участник андеграунда восьмидесятых и клубнобогемной жизни девяностых. Основатель Театра Л.Э.М. (Лаборатория Экспериментальных Моделей), развивающего эпатажные идеи костюмного перформанса в рамках театральных действий.

М.Б. Расскажите, как у вас возник интерес к моде?

С.П. Я родилась в Ленинграде, провела свое детство на улице Рубинштейна, как раз напротив Рок-клуба с одной стороны и Малого Драматического Театра с другой. Наверно, это была судьба. Я росла в довольно зажиточной по совковым меркам семье: бабушка была зав. отделением в правительственной больнице Свердловке, дедушка – декан факультета в ЛЭТИ, мама преподавала в корабелке, папа – моряк загранплавания. Так что мне свезло, в детстве я даже ела свежий ананас.

Улица Рубинштейна всегда была особенным районом, где сконцентрирована интеллектуальная и деловая активность, историческая традиция и тяга к переменам. Это район старых домов с большими квартирами, где жила старая интеллигенция, дети которой мечтали о переменах в находящемся на соседней улице кафе, известном под именем Сайгон. Тут же возник Рок-клуб, МДТ стал самым известным прогрессивным русским драматическим театром за границей, открылся один из первых пабов в городе «Моллис». До сих пор улица Рубинштейна для меня составляет ойкумену, а все, что дальше Невского и Пяти углов, – ледяные, злые просторы.

Первое понятие о моде как явлении я получила, наверное, в доме тети Раи, которая устраивала шикарные приемы. Всем гостям раздавались страусовые боа и веера из ее коллекции, на столе была старинная посуда и даже кольца для салфеток, мебель была антикварная, с резными грифонами, и вся эта роскошь жила в коммуналке в «доме Довлатова». Это был особый мир, а вокруг царствовал совок.

Я с детства знала, что коммунизм – это очень плохо. Бабушка слушала Би-би-си и «Голос Америки», и я вместе с ней, хоть мало что понимала. Совок уродовал все, не только внутренний мир человека, но и его внешний вид, и его одежду. Самое плохое в совковой моде было то же, что и в других сферах жизни – отсутствие выбора. В магазинах брали, что дают. Давали что-то серое, коричневое, мерзкое. Модные вещи жили жизнью медиа-вирусов, они были у всех, кому повезло их достать, одинаковы: джинсы, трусики и колечки-недельки, банлоны и т. п. Мне в этом плане повезло, отец привозил мне шмотье и пластинки из-за границы. Еще были чековые магазины, – «Альбатрос», в случае моряков, и там тоже можно было купить человеческую одежду. Но выбор и там был очень маленький, доходило до курьёзов: я пришла на выпускной в школе в таком же английском платье, как и учительница химии – благодаря мужу, тарившемуся в том же «Альбатросе».

Спасал индивидуальный пошив: умельцы шили джинсовую одежду по западным образцам. Подруга мамы была закройщица знаменитого ателье «Смерть мужьям» в начале Невского, там теперь бутик какой-то. Антонина Михайловна была гениальной портнихой, подобного таланта я больше никогда не встречала. Она шила маме и мне очень красивые вещи из тканей, привезенных отцом или из бабушкиных закромов, где были креп-сатэн, панбархат и прочие забытые на тот момент времени радости (в магазинах и тканей красивых не было), и даже отшивала мне потом коллекцию.