Перевал

Похлопывая его по коленям, байбиче стала успокаивать Текебая.

— Ты не пугайся. Жена твоя вылечится, только не вздумай ревновать, дрожать за свою честь. Видишь ли, чтобы вышибить из нее дурную болезнь, нужна плоть еще семи холостяков, кроме твоей. Ты не огорчайся, не горюй. Вдоль арыка, в котором течет вода, всегда зелено… Но на это дело необходимо согласие мужа. Да не артачься ты! Она станет послушной и покорной, как бессловесная серая ишачка! Послушайся меня! Дай согласие, племянник мой.

Текебай, не в силах выговорить ни слова, не поднимал глаз от земли.

— Через три дня на той стороне речки начнется, говорят, большой той. Все, кто на ногах в нашем аиле, уйдут на той. Конечно, это будет очень тяжело для тебя, такого никогда до этого нигде не делали. Но только дай согласие, все остальное я улажу сама.

Текебай стоял в замешательстве, сам не зная, дать тут же свое согласие пли воспротивиться замыслам байбиче… В отчаянии он залился слезами.

С прошлой весны Серкебай избегал разбивать свои юрты слишком близко к аилу. Если раньше вокруг его юрты располагалось, самое меньшее, десять — пятнадцать жилищ, то теперь в непосредственном соседстве с ним было каких-нибудь два-три семейства. Женщины приходили в его юрту, чтобы помочь подоить коров и овец, мужчины — присмотреть за скотом. Сделав работу, все расходились по своим юртам, каждому своих домашних дел хватало.

И байбиче ничуть не огорчалась.

— Эй, бай мой, — сказала она однажды мужу, — нет у нас прежнего несметного богатства. То время, когда у нас было много лишнего народу и много лишней суматохи и суеты, верхом на белой верблюдице перевалило за тот черный хребет. Если уж очень рассердят меня, навьючу свое добро на верблюда и перекочую за Койкап, о боже!

Родственники тоже решили оставить в покое почтенную Букен, которая стала избегать лишних людей. Словом, в байских юртах нет прежнего многолюдья.

Но такой тишины, как в тот день, вокруг байских юрт еще никогда не было.

Зуракан тревожила эта мертвая тишина, от нее веяло чем-то недобрым. Казалось, она возникла не только от безлюдья, не только оттого, что спокойно дремали овцы и коровы, ягнята и козлята, расположившиеся вокруг аила. Было бы не так тоскливо, раздайся хоть где-нибудь собачий лай пли плач ребенка.

Оставшись одна в юрте, Зуракан взялась выделывать овечью шкуру. Целый день проработала, забыв об усталости, отвлекая себя песней от щемящей сердце тоски, но чувство одиночества не переставало томить ее, а сердце порой беспричинно колотилось. «Ведь я уверена, что не дрогну, если даже неожиданно набросится леопард, почему же вдруг так тревожно мне сегодня?.. И страх берет? Вроде бы нечего опасаться?! Что со мной?»

Вокруг стояла все та же мертвая тишина. Казалось, не только аил — вся вселенная потонула в бездонной и немотной пропасти. Ой, как страшно одиночество. Только самому ненавистному человеку можно пожелать, чтоб он остался в одиночестве, без друзей, без подруг, с которыми можно было бы пошутить, посмеяться, поговорить по душам.

Еще задолго до полудня Зуракан прикрыла от солнца дымовое отверстие юрты войлочным кругом, чтоб было попрохладнее. Но в наступившей темноте ее обуял такой страх, что она не вытерпела, вышла и откинула круг. Постояла на свежем воздухе, озираясь по сторонам. Куда ни глянь — безлюдье, глухая тишина в аиле…

Немного погодя Зуракан вернулась в юрту. Солнечные лучи, падая сквозь дымовое отверстие, ярко освещали земляной очаг, образуя большое светлое пятно вокруг него. В юрте стало веселей.

— Боже мой! Как все же хорош белый свет!..

Почувствовав некоторое облегчение, Зуракан выпила одну за другой две пиалы кумыса и опять склонилась над овечьей шкурой.

Она торопилась закончить начатую работу и, размечтавшись о том, как хорошо было бы ее, редкую для женщины богатырскую силу тратить не на бая, на себя самих, не услышав даже, как кто-то приоткрыл полог. Вошедший воровски, бесшумно подкрался к ней. Не дав опомниться, с жадностью голодного волка, с плотоядно горящими глазами стиснул Зуракан обеими руками со спины.

Зуракан мигом разогнулась, испуганно крикнула:

— Ой, кто это?!

Кто бы это ни был, но у него были сильные руки, они стискивали ее все сильнее. Казалось, сейчас опрокинут ее на землю.

— Если это шутка, буду просто бороться с тобой. А если… пну тебя так, что ты у меня сразу пластом растянешься. — Зуракан тотчас сделала резкий рывок всем телом.

Нападавший ослабил руки и, с трудом удержавшись на ногах, закричал в замешательстве:

— Чего стоите? Идите скорее сюда, дурачье!

Один за другим вбежали в юрту два дюжих джигита. Черный, сухопарый, в чепкене из грубой домотканой шерсти угрожающе надвинулся на нее:

— Ты, баба, не вздумай сопротивляться, не мучай себя зря. Мы пришли лечить тебя от твоей болезни.