Перевал

Вне себя от негодования, Зуракан приподняла правую руку со сжатым в ней мангелом[39], почти касаясь ею своего левого уха, и, собравшись с силами, ударила локтем того, кто держал сзади, да так, что у того екнуло внутри. Он невольно разнял руки, клещами сжимавшие ее, и отлетел назад, со всего маху ударившись о деревянную решетку юрты.

— Кокуй, убила она меня… Да она в самом деле бешеная… Будьте осторожны с ней…

Зуракан даже не оглянулась. Поняв, зачем эти верзилы напали на нее, Зуракан вырвалась из рук того, кто держал ее сзади, и устремилась прямо на чернолицего:

— Скорее женишься на собственной своей матери, чем сумеешь меня «вылечить», болван!

И схватилась с ним. Но у чернолицего были сильные жилистые руки: он вцепился в плечи Зуракан. Его судорожно сжимавшиеся костлявые пальцы все жестче стягивали ей плечи, нестерпимо больно защемляя кожу сквозь платье. Кто знает, будь это обычная борьба, ради того, чтоб померяться силами, Зуракан, возможно, и запросила бы пощады. Но сейчас она изо всей силы ударила чернолицего головой в грудь — тот отскочил к двери, чуть не упав навзничь. Не давая опомниться, изогнутой стороной мангела ударила его в пах. Хватнув ртом воздух, чернолицый присел на пол и, схватившись обеими руками за низ живота, сжался в комок.

— Убила… убила она меня… бешеная шлюха…

Зуракан побежала было в выходу, путаясь в разорвавшемся надвое сверху донизу платье из маты[40], как двое мужчин снова вцепились в нее. О, как бесстрашно храбр бывает человек в ярости, каким пламенем вспыхивает в нем сила! Что с того, что Зуракан была молода и носила имя женщины! Но она обладала подлинно богатырской статью, она могла за один раз притащить с гор столько дров, сколько можно навьючить лишь на быка или коня. Вне себя от ярости, она опрокинула обоих мужчин и навалилась на них.

Прерывисто дыша, она осыпала насильников самыми обидными ругательствами:

— Вы думали, что надругаетесь над слабой женщиной, ишаки подлые! Но я не из тех, над кем можно надругаться, а вы не из тех, кому я позволю надругаться над собой! Нате, возьмите мой абалак[41]. Заткните свое поганое хайло! Нате! Нате! — Она давила, мяла своим телом обоих мужчин, которые бессильно бились под ней…

Заметив, что сзади подбегает третий, она выскочила из юрты, ударившись при этом головой о косяк. Зуракан, сотрясаясь от бешенства, словно бурлящий котел, вдруг увидела Текебая, сидевшего с несчастным видом у самой двери, раскорячив ноги и обливаясь слезами. Она разразилась горьким плачем и начала осыпать мужа безжалостной бранью:

— О… собака бесчестная, да ослепнут твои глаза! Чем плакать, лучше бы удавился на своем учкуре! Позволить потерявшим совесть жеребцам издеваться над собственной женой! А я-то, дура, надеялась, что у меня есть муж! Пусть бы лучше ослепли, а не плакали твои глаза, о горемычный олух!..

Не двигаясь с места, Текебай бормотал:

— О дорогие, ведь она жена мне, не трогайте ее. Пусть болеет, если больна. Пусть не лечится, если не хочет лечиться. Не трогайте ее…

Зуракан сразу сникла. Сделав несколько неверных шагов, она тотчас вернулась и, забыв об опасности, присела рядом с мужем на землю.

— О боже, у меня не муж, а могила разверстая! Вместо того, чтоб защитить честь жены, с которой спит в одной постели, этот несчастный льет слезы, вопя и рыдая, как последняя баба… Чем течь слезам, лучше бы уж вытекли твои глаза! И почему, о боже, ты терпишь рыдания этого бедняги? Почему позволяешь ему унижаться перед женщиной, рожденной богатыршей?

Голос Зуракан стал особенно горестным, и Текебай вскочил с места, жалобно восклицая:

— О дорогие, ведь она жена мне… не трогайте ее! Не трогайте…

Один из молодцов, махнув на Текебая рукой, принялся распекать его:

— О, чтоб ты провалился сквозь землю, растяпа несчастный! Разве плохо, что мы хотели вылечить твою жену?

Чертыхаясь, они скрылись за юртой.

Зуракан вскочила. В руке у нее все еще была зажата рукоятка мангела, отчего правый кулак ее казался огромным. Нет, ни перед кем она не потупит взгляда. Густые ее волосы были взлохмачены, полы разорванного платья волочились по земле, сквозь прореху виднелись голые колени. По щекам, по шее стекал тоненькими струйками пот, горькие слезы смочили лицо. Она, не оглядываясь, шла, сама не зная куда.

— Я уважила дух твоих родителей. Но ты не защитил мою честь. Теперь пеняй на себя, все грехи на тебя падут. Пусть теперь клянут меня те, кто хочет доконать всяческими муками! Суждено мне умереть — умру, но позор и бесчестие терпеть не буду!

Джигиты не окликнули ее, чувствуя свою вину. Один шагнул было следом за ней и застыл на месте.

Чернолицый, которому удар изогнутой стороной мангела пришелся в пах, закричал чуть не со стоном:

— Эй, Текебай, муж ты или нет? Кровь в тебе течет или водичка? Беги за женой, останови ее! Мы все будем в ответе, если эта бедняжка бросится с обрыва! Задержи ее, говорю тебе! Задержи ее, несчастную гордячку!..

На базаре