Перевал

Рыжая кобыла, изморенная двухдневным путешествием, и ухом не повела. Она лишь мотнула головой, звякнув удилами, вроде по-своему сказала: «Эй, девчонка, не балуй! Уйди с дороги!» — и пошла прежним спорым шагом.

Тут поравнялся с Батийной спутник, он, чуть отступя, вел на поводу лошадь, подаренную Качыке.

— А ночевать куда поедем? — спросил он.

— В кантком, куда же больше? — сказала Батийна.

Батийна твердо знает: кантком, кантонный комитет партии, направляет жизнь по-новому. Это он берет под свою защиту обездоленных, всех, кого топтали баи и манапы; расправляется с царскими чиновниками, ростовщиками, купцами, колонизаторами. Это он, кантком, вызвал в город никому не ведомую Батийну, чтоб вытянуть ее на путь равенства и свободы!

Батийна никак не возьмет в толк: откуда кантком ее знает? Почему вызвали именно ее? Наверное, в канткоме есть человек, который когда-то видел ее и рассказал товарищам о ней, возможно, и похвалил. «Скорее всего, это Жашке (так она по-прежнему называла Якова Степановича Якименко) сделал», — думала дорогой Батийна.

«Молодец ты, Казакова! Тебе надо попасть в город. Поучиться в медресе, — говорил ей Якименко, мешая русские слова с киргизскими. — Иначе глаза у тебя не раскроются на обман баев и всяких шайтанов. Я поставил в известность кантком: Казакова Батийна первая из женщин в долине Карасаз, которая вступила в партию большевиков».

Батийна живо вообразила Якова Степановича, как он глядит на нее с высоты своего огромного роста и, как всегда, добродушно улыбается. «Эх, встретился б нам большой Жашке, уж он бы, наверное, нашел бы, где нам переночевать».

Чем дальше углублялись в город, квартал за кварталом, тем растерянней они себя чувствовали. Улицы пошли оживленные, многолюдные. Подпрыгивая на мягких рессорах, проносились фаэтоны. О, как вольготно чувствовали себя в городе нарядно одетые женщины! Но киргизских женщин не видно было, — все иноязычные. «Боже мой, — подумала Батийна, — настанет ли время, когда женщины в глухих наших аплах, что жмутся сейчас у земляных очагов, будут ходить так же вольно, никого не остерегаясь».

Батийна смотрела на них с удивлением и завистью. Она даже забылась немного и, казалось, вот-вот выпустит из рук поводья и чумбур.

Спутник предупредил её, стеганув камчой своего коня:

— Не зевай, Батийна, недолго и собьет какой-нибудь спесивый байбача в трашманке[7].

Расспрашивая у прохожих, сворачивая с улицы на улицу, только под вечер Батийна со своим спутником подъехали к голубому зданию на углу. Первое, что поразило и восхитило Батийну, — это были большие светлые окна со ставнями, высокое крыльцо и не то семь, не то восемь ступеней. Здание было крыто зеленого цвета железом, на карнизе под крышей — вырезанные узоры вроде воробьиных лапок.

«Вот он, кантком», — сказал первый встречный. Она не сразу сообразила, что надо слезать с коня и, поднявшись по ступенькам, войти в здание. Батийна продолжала любоваться его красотой. В ее глазах, в глазах женщины, впервые приехавшей из глухого аила в город, светился восторг: «Боже ты мой, ведь бывают, оказывается, на свете такие вот красивые дома с такими большими окнами!»

— На, Батиш, подержи! — Провожатый протянул ей чумбур лошади, которую он водил, и, желая показать, что он все-таки мужчина, перескочил через небольшой арык. Конь зафыркал, пятясь. «Да иди же ты! Окно это тебя не проглотит!» — пришпорил коня провожатый и хотел было заглянуть в окно, вытянув шею, как вдруг оно распахнулось, и оттуда выглянул белолицый джигит с черными курчавыми волосами.

— Ой, аке, вы что, прямо на коне хотите въехать к нам, а? — засмеялся джигит.

— Сынок, где тут канселар[8], называемый канткомом. Не найдем никак, — вздрогнув от неожиданности, робко спросил провожатый.

— Привяжите своих коней вон туда, к коновязи, да заходите!

Провожатый махнул рукой так, словно собирал разбредшееся стадо, и сказал:

— Ой, сынок, у меня к канткому дела никакого нет. Но вот эту женщину вы сами вызывали. Она есть та самая Батийна — дочь Казака, которая среди женщин рода карасаз первой стала балшайбеком[9], первая у нас надев красную косынку. Я привел ее к вам живой, невредимой. А я, пока базар не разошелся, куплю коням сена да поищу, где мне переночевать…

Джигит улыбнулся и кивнул головой:

— Э, аке, поезжайте себе, если такое дело. О товарище Казаковой мы сами позаботимся.

«Это хорошо, что новая власть заботится о бедняках. Но некрасиво мужчине носить длинные волосы», — неодобрительно подумала Батийна о джигите.

И как-то сразу поникла, устав с дороги.

Отворилась дверь, и вслед за джигитом стремительно шагнула молодая русская женщина с красной косынкой на голове. Она была в кожаной куртке, в черной юбке из толстого сукна и в сапогах. Диковинней всего показалась Батийне ее юбка: «Чудно, что за одежда на женщине? Не то платье, не то чапан. Как только она ходит в этом, бедняжка?..»

Русская женщина улыбнулась Батийне, поздоровалась, как с давнишней знакомой.

— Казакова? Дай руку, дорогая. Будем знакомы.