Перевернутая карта палача

— Тут остались тела, — рука беса обрисовала контур. — Не чую, чтобы их пожрали. Костей нет… Занятно. Место тихое, водопои и звериные тропы в стороне. Интерес волчьей стаи я бы взял, даже и весенний, старый. Так, так: вон там стоял ты и пускал сопли от пустой жалости. Что ещё? А ничего.

Бес сел у ручья, нагнулся и зачерпнул воды, плеснул в лицо, напился. Он говорил с холодной издевкой. Дышал ровно… и всё же не знал настоящего покоя — иначе что грело алостью кончики волос, пробегало по ним волнами пламени — растревоженного, метущегося?

Огромный дуб растерял густоту кроны. Пока что часть листвы усохла, но так и не опала. Ул медленно, очень медленно подобрался к необъятном стволу. Положил ладонь на грубую кору и зажмурился от непосильного страха. То, что он вообразил ночью, у реки, просто невозможно! Видение вломилось в полубред то ли кошмаром, то ли навязчивой идеей…

— Выпусти, — попросил Ул, перемогая страх.

Сонное дерево не откликнулось, не дрогнуло даже малой веткой. Ул молчал и не смел попросить повторно. Темный лес стыл и постукивал ветками, отмеряя неровный пульс осенней ночи…

Трещина беззвучно вспорола шкуру дуба, и лишь затем возник стонущий, натужный треск. Огромное дерево задрожало и повернулось, будто скручиваясь — или, вернее, распрямляясь и раскрывая дупло.

Тело старой женщины теперь казалось лишь узором древесины, повторяющим в намеках руки, поворот шеи… А младенец выглядел почти так же, как весной. Хотя — нет: тело вытянулось, сделалось ужасающе худым, кожа обтягивала кости, и пальцы были тонкие, как трава… Волосы выцвели до белизны, и, кажется, чуть светились.

— Наверное, все атлы такие вот придурки, — дрожащими губами улыбнулся Ул и проглотил слезы, ощущая жар сердца и ослепительную, мимолетную улыбку золотого лета… — мы верим в хорошее, даже когда нас предают и убивают. Ждём хотя бы одного подходящего человека на весь несовершенный мир. Значит, я не ошибся… хотя бы в этот раз. Вот ваша казнь, бывший рэкст, а ныне вервр Ан. Берите и растите, больше ведь некому за неё отвечать.

Ул медленно обернулся и посмотрел на беса. Багряный казался мертвенно бледным, его глаза горели сумасшедшей зеленью, его волосы бились на одном ему заметном ветру, переливались искорками алости… Бес не дышал, не двигался и смотрел в одну точку, в центр лба младенца — будто норовил увидеть нутро черепа: жуткого, обтянутого желтоватой кожей.

Ул стряхнул с плеч куртку, осторожно нагнулся, подхватил невесомое тельце, добыл из дупла и укутал. Сам он тоже почти не мог дышать, пока не опустил дитя на кочку.

Лишь затем Ул выпрямился и глубоко вздохнул. Бес стоял все так же неподвижно, вдруг разучившись управлять телом и притворяться безразличным…

— Кто-то ведь должен, — выговорил Ул.

Осталось сделать последнее, худшее. Ул до скрипа сжал зубы, запрещая себе передумать. Да он бы и не смог! Вчерашний бредовый кошмар желал исполниться в точности, потому что он был приговором в этом деле — осмысленным и, вероятно, справедливым.

Палач не свободен хотя бы в одном: он не дарует виновным прощение. Он исполняет наказание. Сейчас Клог хэш Ул стал воистину рабом своей карты — карты палача. Он сполна осознал суть приговора и его верность. Он накопил в себе новое, прежде неведомое: мучительную, навязанную картой обязанность исполнить приговор. Хотя это — невозможно! Рука не поднимется. Лучше смерть!

Но такова цена взятого на себя бремени. Тело знает. Душа знает. Сейчас они — едины, и сознание не умеет воспротивиться долгу. Вот тело проснулось и, совсем как однажды, безмерно давно, в золотое лето, скользнуло, втиснулось с зазор между мгновениями — такое стремительное в рывке, что время замерло! Мгновения стали готовы, кажется, даже течь вспять… тело огибало время и миновало пространство, и даже багряный бес ничего не замечал. Не замечал и потому — не мог отстраниться!

Вытянутая рука палача достала приговоренного. Ладонь с растопыренными пальцами сразу, всей поверхностью, ощутила лицо вервра. Кончики пальцев острыми иглами надавили, смяли, впились — и испуганно отстранились…

Всё.

Приговор вынесен и исполнен. Несвобода покидает тело и душу палача… Ужас вломился в пробуждённое сознание. Ул отшатнулся, охнув. Спина впечаталась в кору дуба, проследила древесную судорогу, навсегда закрывающую опустевшее дупло.

Ночь. Тьма. Лес дрожит каждым листком под рёвом раненного беса…

Багряный — а его голова сделалась яростным факелом алости — рычит и воет, и медленно, ужасающе медленно сползает на колени…

Ул судорожно вдохнул и закашлялся. Он слышал рев беса и свой бешеный пульс, два равно громких и жутких звука. Он снова жил в потоке времени. Его достала и пронзила боль. Жестокая судорога сковала отнявшуюся правую руку. Ул сглотнул тошноту, поддел левой рукой свою же окровавленную правую ладонь, не способную двигаться.