Перевернутая карта палача

Ул тем временем донимал главного конюха лестью и прямым подкупом, заранее выпросив у Монза несколько серебряных монет… Он желал под бумагу получить не абы какого коня, а лучшего! Он заболтал до полусмерти конюха, и тот в отчаянии отмахнулся, указал в дальний угол конюшни и сбежал. Мелкий служка почти сразу вывел из темного крайнего закута коня, отдал Улу повод и безразлично указал на седло, давно не обихоженное, ведь стража такие не любит — без серебряной вышивки, потертое. Повозившись, Ул отказался от попыток оседлать коня и повел его прямо так, взвалив седло на плечо. Он жаждал увидеть, как расцветет улыбкой лицо друга Сэна.

И — увидел! Выхлопотанный через «друга» конь оказался великолепен. Ул мало что понимал в лошадях, но прочел оценку в сияющих глазах Сэна. Раздражённое недоумение усталого ноба вмиг сменилось детским восторгом!

— Сказали, норовист, не терпит смены седоков, не годен для стражи, — пояснил Ул, передавая повод. — Я уточнил, на свое имя он не откликался. Пока вёл, рассказал ему, какой был славный боевой конь старый Бунга. Он горд новым именем.

— Кони не знают человечью речь, — шало улыбаясь, отмахнулся Сэн и ткнулся носом в гриву. — Не понимаю… Ничего не понимаю.

— Вот бумаги на владение, а вот породные, — Ул комком сунул то и другое. — Считай, один нехороший человек откупился от страхов. Ну, я потолковал, он осознал.

— Ты ценное чудовище, — расхохотался Сэн, почёсывая коня под челюстью. — И очень страшное, если от тебя откупаются таким конём!

Вдвоем они справились с заседлыванием, после Ул быстро увязал мешки с книгами, сунул другу список и ткнул в ближний адрес. Сэн мигом оказался верхом. Бежать при стремени, сразу решил Ул, — удобно. Так у него еще больше поводов орать имя хозяина, надсаживая глотку и выплескивая радость в гулкие улицы…

Все три мешка книг удалось развезти очень скоро. Но высвобожденное время не приблизило вожделенный миг созерцания клинка. До темноты Сэн посещал конюшни близ порта, всюду находя изъяны: пьющий конюх, солома с гнильцой, затхлый запах воды… Наконец, конь был устроен у самых причалов, в беднейшем, но опрятном сарае, в странноватой компании трёх коров и дюжины коз. Уже расплатившись за постой Бунги, Сэн вздрогнул, оглянулся на друга.

— А его не сведут?

— С нашей крыши виден сарай, бежать близко. Молча он с чужими не пойдёт, а шум я разберу, — пообещал Ул, выпихивая друга и силой толкая к дому. — Сабля. Давай, рассказывай. С самого начала! У неё есть имя?

Что такое бессонница, Ул впервые выяснил не так давно, повадившись читать ночами. Бросить книгу на середине — невыносимо. Плохо то, что разбуженный приступом радикулита Монз иногда забредал в зал, разыскивая свои мази. Он неизбежно начинал ругаться ядовитым шёпотом. Вопреки стараниям мамы, переписчика донимали сильнейшие боли, особенно перед дождями. Боли делали Монза нетерпимым к нарушению привычного распорядка и особенно к шуму. Ул сочувствовал старику, на попрёки не обижался, сразу покидал библиотеку и делал вид, что исправно спит. Но загадка непрочитанного жужжала внутри черепа сумасшедшей мухой, запертой в тесноте…

Рано или поздно Монз находил мазь или будил-таки маму Улу, чтобы смириться с её суетливой заботой и, забившись в угол на кухне, брюзжать про пересушенные лекарские травы, бессовестных котов и городскую вонь. Тогда Ул вскакивал с кровати, в один рывок добирался до книги, чтобы еще до завтрака насытить любопытство.

Но как быть сегодня, ведь сабля — особый случай!

— Предатель, — шепнул Ул, беззвучно распоряжаясь в библиотеке.

Он переставлял последние неотданные книги с верхних полок — вниз. Выравнивал ряды, поправлял корешки… Так хотел бы Монз, пусть он и не дал распоряжения, а лишь покряхтел и пробурчал себе под нос мыслишку о завтрашних планах, укладываясь после праздничной прогулки. Монз думал, что все уже отдыхают. Он так поздно пришел! Катал маму в наемной коляске, показывал стены города и главный северный тракт, близ которого стоит особняк Тэйтов. Не иначе, обоим хотелось увидеть, куда ночами добирается Сэн.

— Слабак и предатель! — не унялся Ул.

Слова относились к Сэну. Друг, разместив Бунгу, всю дорогу от порта невнятно бормотал о знаменитой сабле, а, едва усевшись на кухне, беспробудно заснул. Не дождался даже ужина, собранного Улом из холодных припасов. Тогда показалось, что молодого ноба стоит пожалеть. Десять дней он в угаре, утром признался во всем Монзу, после увидал коня и чуть ума не лишился, а впереди бал и разговор с Элой. Многовато волнений! До полуночи сочувствия хватило, после раздражение вытеснило и его, и последние надежды на сон…

Как спать? Как? Сабля сама не расскажет о своей истории! Что бурчал Сэн? «Первый из Донго исконно владел ею». Бессмыслица! Не годна такая, ведь до начала истории она оставляет вечность, сокрытую в слове «исконно», непрошибаемую для догадок.

— И ведь проспит завтрак! — прошипел Ул. — Безнаказанно! У-у, благородный ноб, чтоб тебе ворочаться, как на неструганных досках!