Перевернутая карта палача

Люди ли Боувы? Люди ли они, если внешность их неизменна от века к веку, если повадка их сродни Рэкстовой, если выдержать взгляд их жутких багряных зрачков непосильно даже сильному нобу алой крови, как мне думается… Если против всех правил наследования крови и силы они всегда и неизменно — воины, алые, а при том их коварство неискоренимо. И дополняется оно неуместной и немыслимой силой лекарей… порою перерождающейся в полнейшее бессилие, обесцвечивающее на поколения кровь и дар».

Ан Тэмон Зан, книга без переплета

— Нет, только не в мою конюшню, пронеси его мимо, ветер дорог, — хозяин постоялого двора бледнел и отступал шаг за шагом, пытаясь стать как можно незаметнее. — Только не меченый… Откуда ж вдруг вынесло мухортого, да к ночи?

Несчастливая масть коня не вызывала сомнений. По тёмно-бурому ворсу опрелостями обозначились тускло-рыжие отметины у глаз, возле ног, по брюху. Словно этого мало, грива не имела ровного тона. Чёрная в массе, она выделяла две рыжих пряди — вроде потёков крови. Левую заднюю ногу уродовало седое пятно.

Увидев издали меченого сединой мухортого полагалось трижды сплюнуть через левое плечо, развернуться и пятиться до развилки дорог, чтобы затем без оглядки бежать, отказавшись от намеченных на день дел. Никто, пожалуй, не соблюдал всех нелепых условностей, криво усмехаясь по поводу суеверий. Но уж плюнуть-то не забывал! Украдкой, чтоб не засмеяли.

Мухортый двигался ровной рысью, достойной куда лучшей масти. Конь имел правильное сложение, крепкую спину и прекрасно поставленную сильную шею. Длинные ноги на рыси исполняли настильные, безупречные движения. Но проклятие масти сказалось во всем, для чего оно неизбежно. Убогое седло, потник драного войлока низко и неровно висит по бокам. Узда — простая веревка, вместо кожаных сумок за седлом — дерюжный мешок. А седок… Хозяин постоялого двора отчаялся, рассмотрев заморыша, каких и зовут в насмешку мухортками. Не за цвет волос, но за убожество и тщедушность. Недоросль, весь пыльный, одет нищенски, в седле трясётся, как куль с мукой. Босые ноги то и дело выскакивают из стремян, не подогнанных по росту.

— Ветер-батюшко, унеси да по полю, да за дальний лес, — всхлипнул суеверный мужик.

Конь поставил уши, обозначив хоть так: он заметил, что повод натянут. Хилый седок расстарался и потянул ещё, верёвка жалобно хрустнула, но выдержала. Мухортый врыл в пыль все четыре копыта, проехал немного, скользя и глубоко оседая на зад. Перед крыльцом четвероногое проклятие плюхнулось крупом в пыль, то ли потеряв равновесие, то ли возомнив себя собакой.

— Мест нет, — просипел хозяин постоялого двора, тупо глядя в распахнутые ворота пустой конюшни…

— Эй, денег для тебя тоже нет, дядюшка, — расхохотался замухрыжка, который умудрился не вывалиться из седла.

Он обнимал коня за шею и лыбился во весь рот… Подмигнул понимающе, звучно хлопнул мухортого по боку. Порылся за пазухой, добыл медного пескарика, ничтожнейшую из монет. Метнул под ноги собеседнику.

— Эй, не икай! Скажи, у кого сарай пуст до того, что и примет бояться без толку?

— У старого Ясы, — содержатель постоялого двора замахал дрожащей рукой. — Туда, туда и далее, до края деревни, значит… И далее, на отшибе он. Туда, да-а…

— Отсюда, да-а, — передразнил наглый замухрыжка. Добавил деловито: — Сразу пришлёшь овса коню и каши мне, договорились?

— А деньги?

— А проклятие? Я без оплаты спасаю твой кров от нас двоих, но могу и передумать. Введу коня в стойло… или просуну его голову вот прямо в дверь, пусть пропойцы глянут, — пригрозил заморыш, хлопая глазами с показной наивностью деревенского дурака. — Эй, дядя, не вдыхай так сипло! Ругнёшься, я и завтра не уеду.

Мухортый заржал, издевательски извернув голову вбок и скаля белые зубы, не стёсанные временем. Пацан гулко влупил пятки в бурые бока, от чего «проклятие» встало на свечку, охлестывая себя хвостом, пританцовывая, смещаясь к крыльцу — ближе и ближе. Когда до поборника примет осталось менее корпуса, конь мягко встал на все четыре ноги, подобрался, с места прянул косулей — и сгинул за углом…

— Наказание за грехи, — шепнули бескровные губы. Хозяин богатого дома прикрыл рот ладонью и жалобно заныл. Одёрнул себя, отдышался и проорал в голос: — Кто на кухне? Живо соберите еды. На три… на пять рыл, да побогаче. Оттащите Ясе ту еду и ещё полный короб с овсом, поняли? Усу востроглазого отправьте соглядать, пусть сразу даст знак, когда мухортый сгинет отсель. До того мне и жизни нет, и сна ни крошечки.