Перевернутая карта палача

Монз негромко попросил кисти, перо с чернильницей и краски — все четыре для родовых гербов. Пока мама хлопотала, готовя неурочный ночной завтрак, переписчик заполнил верх листа рисунками гербов, свёл геральдические ленты в четырёхцветный узел. Мелко и точно вписал прямо в текст гербы поручителей. Подал Сэну перо, подвинул чернильницу.

— Молодой человек, умная и красивая жена — это превосходно, но обременительно. Такой брак куда надёжнее при обоюдном расчёте, простите за прямоту. Я рисовал узоры для подобных союзов раз сорок, и лишь дважды посещал позже счастливые семьи… Если вас связывает влюблённость, лучше бросьте всё. Слепая приязнь сгорит в одно лето.

— Я люблю её больше жизни и знаю, она не способна на месть, это всего лишь слова, призванные спрятать страх, — отмахнулся Сэн. — Дядюшка, есть ли у меня хоть что-то, ценное для канцлера? Вряд ли он одобрит лист, если расплатиться мне нечем.

— Вероятно, есть. Ведь лист попал к нам, и передать его мог лишь посланник канцлера в Тосэне, — предположил Монз. — Иди, улаживай дело. Да, прямо теперь достань саблю из чехла. Тревожно… Лучше бы я не хлопотал о поручителе.

Монз потёр спину, кряхтя, поднялся и захромал в свою комнату. Следом убежала мама Ула, прихватив короб, звякающий флаконами, цокающий баночками с мазью. Ул поёжился, глянул в серое предрассветное окно.

Серебряная весна вот-вот иссякнет. Впереди нежданная, дух захватывающая дорога в столицу. Вопрос Сото истрепался за два месяца жизни в городе, утратил что-то главное в звучании. Человек ли ты — разве рождение дает ответ? Граф Орсо человек, и тот наемник, что лез убивать Монза ночью — человек, и мама Лии, всерьез грозившаяся спалить Тихую Заводь — человек. Рождение ничего не дает и не отнимает. Зато каждый день жизни оставляет отпечаток, вносит крохотный штрих, постепенно создавая ответ.

Глупо лезть в чужие беды, да ещё — с головой. Мама станет переживать и будет ли она в безопасности, непонятно. Лия выбрала Сэна, для неё цветочный человек — лишь воспоминание детства. Вдобавок эта Лия иная. Почему же нет сомнений в том, что надо ехать и стараться исполнить поручение изо всех сил? Ради Сэна и Лии? Или ради себя и своего права быть человеком?

Ул помотал головой, буркнул едва слышно — «не то». Усмехнулся. Глупо отпираться, он хочет ехать и уже влюблен в предстоящую дорогу, в новые встречи и тайны, сокрытые за каждым поворотом. Он хочет покинуть тесные стены и подставить лицо ветру. Он хочет найти новые вопросы, такие же ценные, как заданный Сото. Он хочет однажды понять, к чему стремится душа, если от мысли о дороге так щемит…

— Алое лето без зорянок и кувшинок, — со вздохом предрёк Ул. И улыбнулся.

Бес. Замок у водораздела

Шорох в траве, мягкое и стремительное движение на кончиках пальцев… Длинный прыжок, касание ладонью о кочку — и вот пальцы-когти пережимают горло кролика, одним движением выдавливают жизнь, но не всю… Очень вкусно обонять страх. Покорный, безропотный, обреченный. Страх меняет вкус добычи, в нем смысл охоты.

Рэкст перекатился в траве, немного полежал на спине, щурясь и наблюдая солнце сквозь ресницы. Теплый кролик слабо дергался под рукой. Еще два, добытые чуть ранее, не остыли, но уже обескровлены — там, на пригорке. Отчаянно трещат сороки. Весь лес полнится настороженностью. Лес заметил хозяина и трепещет, признавая себя территорией высшего хищника. Его личной землей. Его и только его!

Лес полон запахов и звуков. Лес — родной дом зверя. Бес зевнул и нехотя встал, и совсем уж нехотя нашел взглядом обувь. С отвращением добрел, пнул сапоги из-под куста… натянул. Покосился в сторону висящей на ветке рубахи и отвернулся. Взрыкнул, прокусил шею кролика и напился крови. Теплой, сытной крови, хранящей так много важного зверю — память охоты, страх дичи, вкус личной добычи.

Вдалеке фыркнул конь. Бес поморщился, отбросил тушку. Людишки… даже здесь нет от них свободы и отдыха. Надо надеть рубаху, заправить в штаны. Надо умыться.

Конь двигался шагом, и седок определенно знал, куда направить его. Бес принюхался и поморщился. Сгреб все три тушки, связал и перекинул через плечо. Немного постоял, колеблясь в принятии решения, и все же пошел навстречу шуму.

Всадница на сей раз выбрала вороного коня, чтобы ослепительно белое платье сияло ярче. Серебро и прозрачные камни отделки сбруи разбрызгивали радужные искры. Перо цапли в прическе крепилось булавкой с таким огромным камнем, что это смотрелось вызывающе.

— Мне сообщили в замке, что ты охотишься, — мелодично, с едва различимым придыханием, проворковала гостья.

— Пора бы выучить, я не делюсь добычей и не ценю общество в такое время.

— Даже общество княгини? — бархатно поинтересовалась гостья.

Рэкст долго смотрел в зеленые с золотыми искрами глаза, огромные, тонко и точно подведенные тушью. По кончикам волос беса сбежало несколько багряных искр, ветер коснулся прядей и пропал.