Перевернутая карта палача

Ул потянулся, сел, оглядел заросли ивняка, прячущие место купания надёжнее стен. Брод рядом, день горит в полную силу. Странно, что дорога пустая, — отметил Ул. С тяжёлым вздохом потянулся за потником. Бунга настороженно всхрапнул… и лег.

Золотой скакун с безупречными породными бумагами и резвостью победителя столичных состязаний имел изъян, полностью лишающий его ценности: он ненавидел всё, связанное с людьми. Не терпел заседлывания, сопротивлялся удилам, впадал в бешенство при малейшем подозрении на близость хлыста.

— Эй, ты хуже тётки Аны в день выдачи жалования работникам, — приуныл Ул. — Я не враг! Как с тобой Сэн договаривается, а?

Бунга завалился на бок и притворился мёртвым, даже глаза прикрыл.

От удил пришлось избавиться еще в Тосэне, заменив оголовье на верёвочное и по душам поговорив с упрямцем. Слушаться повода конь обещал… по крайней мере, так решил для себя Ул. Вроде, пока не разочаровался. Хлыста у нынешнего седока не было, на ветки, отгоняющие мошкару, скакун постепенно научился не обращать внимания, оценив их полезность. По утрам Бунгу, подкравшись, удавалось ловко накрыть седлом и в одно движение дёрнуть подпругу. Конь делал вид, что не заметил приятеля. Но седлаться посреди дня? Добровольно? Открыто признать, что ты не особо норовист и даже доверяешь седоку?

— Бу, оживай, — попросил Ул.

Он встряхнул потник, бросил на конский бок и притаился рядом, держа наготове седло.

— Бу…

За рекой отчаянно, жутко взвыл зверь.

Бунга вытянулся, всхрапнул — было заметно, как по шкуре прошла судорога страха. Ул ощутил на собственной спине встающие дыбом волоски, ничком рухнул в траву, хрипло дыша ртом и не смея двинуться.

Вой повторился, леденя душу. Прежде Ул не верил, что кровь может стыть в жилах. Такие слова годны лишь для детской сказки-страшилки. Но сейчас его кровь превращалась в нечто совершенно иное. По жилам изнутри будто скребло мелкими колючими песчинками. Кое-как заставив себя открыть глаза, Ул проморгался, с ужасом признавая: день вмиг выцвел от тумана. Волны серости набегают, удушают страхом, и вдобавок они наделены осязанием. Нет сил пошевелиться. Нет, никак нет…

Руки упрямо сжались в кулаки. Ул скрутил себя в пружину — и выпрямил спину. Подумаешь, вой! — зло рассудил он, сжимая зубы и запрещая им клацать. От чужих криков он не побежит и не станет им поддаваться. Тем более — уткнувшись лицом в пыль, как последний трус.

Очень страшно глянуть туда, в сторону брода. Но — посильно. Туман валом прёт от реки, он уже подмял дальние заросли ивняка и сейчас сбарывает ближние, просачивается сквозь листву, трогает каждую ветку. Ул вскочил на четвереньки, постанывая от спешки, огляделся. Замер, ужаленный догадкой, как занозой. Вцепился в потник. Натянул войлок на конскую голову, стараясь успокоить Бунгу и спрятать от тумана дыхание скакуна. Затем Уд дрожащими пальцами перебрал имущество, поймал короб за борт, рванул, роняя на бок. Спешно вычерпал горстями овес, разбросал по конской шкуре, и поверх войлока тоже.

Щеку тронул знакомый ветерок-шептун! Ул охнул: невесть откуда пришло и понимание угрозы, и важное решение, пусть оно и казалось бессмысленным. Ул не стал терять время на рассуждения, сложился, скорчился, спрятался в короб и рывком закрыл крышку. Он успел, поднятый воем туман как раз лизнул ближние листья ивняка. Надвинулся…

Холод утопил мгновенно. Серость одолела, омертвила, возвращая в тот забытый день, когда мама Ула стояла на мостках, а мимо по стылой воде проплывала корзина с затихшим ребёнком. Безымянный младенец не дышал. Он был скручен в тесноте и не мог пошевелиться. Он лишился памяти, рассудка, сознания… Если бы мама не плакала, жалея и отдавая тепло души — смог бы очнуться и заплакать в ответ брошенный ребенок?

Холод схлынул. Вой снова пронесся над ивняком и рассеялся, не породив эха… Ул дёрнулся вправо-влево, постарался раскачать короб. С третьей попытки смог завалить его на бок. Крышка откатилась.

Снаружи цвёл солнечный день. Дышалось легко, даже в тесноте. Долго, невыносимо долго не удавалось выбраться из короба. Ул шевелился и пыхтел, недоумевая: как он втиснулся сюда? Ребёнка лет пяти, и то не поместить, пожалуй.

— Бу, — позвал Ул.

Конь лежал совсем тихо. Оказалось очень страшно подползти и отодвинуть войлок с морды. Дотронуться до ноздрей… Бунга дышал, пусть и слабо. Под пальцами ощущалось тепло, а еще чуть вязкая, наделённая остаточной странностью, волглость. След чудовищного тумана.

По склону за рекой набатом ударил конский галоп. Ул метнулся к краю зарослей, осторожно глянул сквозь листву, не раздвигая веток. К броду махом летели семь всадников, все на породистых золотых скакунах. Впереди мчался бурей ещё один, его конь казался красным, как кровь. И плащ был багряный. И волосы горели чудовищным пламенем, невозможным для людей. Пряди трепетали на ветру, бросали на воду блики. Хищное лицо воина имело в чертах чуждость, внятную с первого взгляда. Звериные глаза с прожелтью, тяжёлая нижняя челюсть, оскал зубов — прямо клыкастый.