Перевернутая карта палача

— Попробую, ничего не обещаю, — предложил Ул. — Сядьте, как я, лицом к ветру. Закройте глаза. Думайте о хорошем. О самом хорошем. Может, мама Лии и не сама Лия, но и в ней был тогда свет? Попробуйте подумать о ней или еще о ком.

Ул осторожно разлепил веки и покосился вправо. К его немалому облегчению, Оро исполнил что велено и сидел с нужным выражением на лице — ни раздражения, ни досады. Только покой и ровная, едва заметная, улыбка.

Солнце горело в синеве, и было оно щедрым, как и подобает в начале лета. Солнце рассеивало свет, и, пока он не встречал преград, не возникало тени… Улыбаясь первичному сиянию, Ул вдыхал ветер и заполнялся радостью, делаясь до кончиков волос — цветочным человеком. Когда прилетела пчела, недоуменно загудела и села в волосы, хотя в них нет пыльцы цветов, Ул тихонько рассмеялся. Тряхнул головой, светлой, как сегодняшний день. Нагнулся к ручью, собрал в горсти белое золото бликов, бережно поднял, донёс до тусклого лица того, кто оставался затененным и в полдень…

— Пей. Умывайся. Не открывай глаз, с открытыми вспомнишь о делах. — Ул снова зачерпнул и напоил, и ещё. Вылил полную горсть на макушку Оро, безропотно сносящего странности. Исполнив это, Ул замер, вслушиваясь в ветер. Кивнув, он промыл флягу и заполнил водой. — Сегодня ты будешь дышать и вспоминать о хорошем, хэш Оро. Ты не станешь ничего есть, вот фляга, пей вдоволь. Не прикасайся к кошелю и не затевай дел. Сладко спи. Проклятия — лишь морозные тени страхов и бед, они исчезают, когда получается согреть душу солнцем. Спи, и ты насквозь пропитаешься летом.

Последние слова Ул прошептал в самое ухо Оро, нащупал точку сна и бережно опустил обмякшее тело. Флягу Ул положил у самой ладони Оро, плащ скатал и сунул тому под голову. Лук и саблю отодвинул подальше.

Дышалось легко, так легко — как в давнее золотое лето… Ул встал, потянулся, подмигнул солнышку. Ветер расцвёл, наполнился сотнями звучаний и движений. Луг смотрелся вдесятеро зеленее. Тени, только что упомянутые в дурном смысле — проклятиями — не хранили в себе зла. Разве без них протекает жизнь рождённого, выросшего, существующего в полную силу мира?

Подбежал Тан, с мальчишеской серьёзностью привстал на цыпочки, дотянулся до плеча Ула и старательно прощупал пряди его волос.

— Я видел, были вроде изнанки ивовых листьев, — сообщил мальчик. — Очень яркие. Я улыбался, будто летать мог, правда. Ты особенный, я не слышал о таком даре.

— Надеюсь, ты и сам никому не расскажешь о нем, — попросил Ул. — Нам пора. Если и была на тебе метка, сейчас её нет. Почему — не спрашивай, просто знаю.

Ул отдал пацану тощий мешок с припасами, взял второй, умостил на голове седло. По отчаянно зелёному лугу шагалось так легко — будто можно с любого движения начать полет. На плече сидела бабочка, и когда она раскрывала сине-золотые крылья, лето улыбалось, а когда плотно смыкала, по спине скользил холодок восторга… Хотелось сорваться в бешеный бег.

Бунга покосился на приятеля Ула благосклонно, встал боком и позволил себя седлать. Не иначе, и он впитал радость и покой лета.

Забросив пацана в седло, Ул, пританцовывая, направился к дороге. Он не прятался. Над головой цвел особенный день, когда тьма бессильна.

* * *

На широких плечах взгорья шумели сосны, гудели верховым могучим ветром, разговаривали о смене погоды. Деревушка прилепилась к склону, спрятавшись от постоянных ветров. Узорная зелень ив создавала на главной улице красивую бахромчатую тень и лелеяла основу жизни — синюю жилку говорливого ручья.

Ул чуть щурился, страдал: нет, не добыть нигде поблизости толковой бумаги. Как он не взял столь важного, покидая Тосэн? Сейчас сел бы вон под той ивой, чей ствол изогнут, как спинка кресла. И рисовал. И сбылась бы мечта детства… Сельцо не крупнее Полесья, и красиво на загляденье! Прежде не доводилось увидеть горы. Чем их изобразить? Тушь неплоха, а если прибавить краски, хотя бы для зелени…

— Овес, как запрошено, — пыхтя, выдохнули за спиной. — А сестра ваша велика ли, прощения просим?

Ул заставил себя отвернулся от соблазнов, шагнул от порога в лавку и занялся насущным — покупками и сплетнями. Первые сделают его и Тана сытыми, вторые обеспечат новостями и приметами дороги.

— Вот такого роста, — показал Ул, покосившись через плечо за порог, на шумные сосны. Он рассеянно улыбнулся, забыл о начатом описании «сестры», слушая ветер. — Шумят сосны, поют тревогу… неужто к грозе?

В деревне имелась всего одна лавка, где торговали и припасом, и разнообразной одеждой, годной даже для горожан. Лавка примыкала к постоялому двору и бревенчатым складам. Вроде бы в них богатые купцы хранили товар, очень дорогой. По крайней мере, в это верили местные. Ведь сокрытые за стенами ценности добавляли значимости деревеньке. Но Ул, повидавший Тосэн, всё теперь сравнивал с ним и знал: лавка мала, товар лежалый и пыльный.