Перевезите за реку…

— Современный сельский мужик, — развивал свою идею этнограф, — прежде всего владеет техникой. И плотницкий инструмент у него хорошо в руке лежит, и печку скласть он умеет. Такая брошюра есть: «Как построить сельский дом». Так она из рук в руки переходит, зачитана до дыр. И «Как сложить печку» тоже. Им дай развернуться, они же за три года миллионы огребут.

Идея архангельского этнографа попервости увлекала своим былинным размахом: «миллионы огребут», «невпроед накормят». Но тут же и замыкалась сама на себе как идея без исполнителей. Увлекут ли на новый трудовой подвиг веркольских мужиков (хочется написать: пекашинских, как у Абрамова) забрезжившие в умах сторонних советчиков миллионы скорого прибытка? Советчики опять же понужают мужика «гнать лошадей», а пекашинский мужик, как мы помним его по романам Абрамова, даже самый справный: Нетесов, Житов да и сам председатель Лукашин, — на работу спорый, но думает туго, на посул неподатлив. Разве что Егорша падок на скорую выгоду, так он из работников при первой возможности выбыл. Михаилу Пряслину и на ум не пришло разжиться. Сам стимул материальной заинтересованности в их время находился под строгим запретом как идеологически вредный элемент. После, когда заговорили об «испытании сытостью» (об этом роман Ф. Абрамова «Дом»), подспудно что-то нарушилось в крестьянском миропорядке, в общинном укладе, при котором веркольская пекариха Екатерина Макаровна Абрамова (прототип Пелагеи) каждое утро в одиночку плавала через страшенные пинежские разливы, в монастырскую пекарню: «Тесто заквашено дак...»

Сколько ни вглядывался Федор Абрамов в своих земляков (сам от их корня пошел), ни в одном так и не углядел оборотистого хозяина, предпринимательскую жилку. Коллективизация всех выстригла под одну гребенку? Раскулачивание выкорчевало кряжи? Да, безусловно, теперь мы знаем. Но все же... Так просто русского крестьянина не переставишь на американские рельсы (даже и поближе, на шведские или финские), как некоторым нынче вдруг захотелось...

Пример «архангельского мужика» из фильма Анатолия Стреляного, подвижничество первого советского фермера почему-то не вызывает энтузиазма на Пинеге. Забегание вперед самих себя, излюбленное средствами массовой информации, едва ли так сразу примут в крестьянском мире, во всяком случае, на слово не поверят. Сперва бы лучше... Но воздержусь от советов, их подано великое множество. Обращусь к тому, что успел высказать Федор Абрамов или не успел, только подвел нить своих размышлений о судьбах русского человека на земле... Возродить крестьянское в крестьянине — с этим призывом выступил Василий Белов, в нем все по Абрамову. Изменить политическую систему — программное заявление, вошло в перестроечный обиход. О чем и помышлял Абрамов: избавить мужика-пахаря от непосильной для него армады советчиков, погонял, реформаторов наверху. Пусть архангельский мужик сам попашет, сам и обдумает, как ему быть.

По зеленой меже на распаханной пойме, у высокого берега Пинеги бежали кони, беспричинно, ради радости самого бега по мокрой зеленой траве, под хмуреющим небом, в еще не свычной остуде первого снегопада.

Кони совершили пробежку и стали. Я спустился с угора на пойму, к реке. Каурый жеребец подошел ко мне, протянул к моей руке свою лошажью голову, запрядал ушами, близко смотрел лиловатым глазом. Я погладил его по щеке.

В Музее Федора Абрамова мне дали школьную тетрадку, в ней откуда-то списаны, ученическим почерком с ровным наклоном, данные о монастыре Артемия Веркольского, в уцелевшем корпусе коего по сю пору располагается восьмилетняя школа. В весенние разливы, в зазимок до ледостава ребятишек перевозят за Пинегу в лодке; зимой бегают по льду; в распутицу ждут у моря погоды. Есть старые люди в Верколе, носят в сердце незаживающую боль: однажды их детки уплыли в школуи не вернулись домой; лодку перевернуло на стремнине.

Кое-что из музейной тетрадки я в точности переписал себе — для памяти; в Верколе каждый все это знает назубок. Артемий родился в 1532 году (за 399 лет до меня) от кротких и благочестивых родителей Козьмы и Апполинарии.

Когда отроку стало двенадцать лет, с отцом работали в поле; Артемия убила гроза. Тело с поля увезли в лес, оставили поверх земли, по обычаям того времени. Над ним поставили деревянный срубец, но впоследствии он был завален деревьями и сучьями. Под этим кровом тело находилось 33 года. Однажды клирик приходской церкви Агафоний отправился в лес собирать плоды земные. Шел он мимо уже забытого всеми места, где лежало тело Артемия. Увидел свет, обнаружил нетленное тело отрока.

Тело перенесли на паперть церкви святителя Николая, где мощи существовали до 1583 года.

Новгородский митрополит освидетельствовал мощи, указал их перенести в храм Св. Николая.