Переводчик Гитлера. Статист на дипломатической сцене

Однако наутро мы получили от Чемберлена письмо, которое фактически отвергало идеи Гитлера. «Думаю, – писал он, – Вы не сознаете невозможность моего согласия на принятие такого плана, поскольку я полагаю, общественное мнение в моей стране, во Франции и во всем мире сочтет его нарушающим принципы, уже согласованные ранее и не предусматривающие угрозу применения силы… В случае, если немецкие войска войдут на эту территорию, как Вы предлагаете, нет никакого сомнения, что у чехословацкого правительства не будет другого выбора, кроме как отдать приказ своим вооруженным силам оказать сопротивление».

Хотя письмо было изложено во вполне дружелюбной форме и начиналось словами «Мой дорогой Рейхсканцлер», впечатление, произведенное им, было подобно взрыву. Казалось, переговоры с первого же дня зашли в тупик. Между Гитлером, Риббентропом и их советниками развернулись лихорадочные дискуссии. Наконец, Гитлер продиктовал ответ, сводившийся к пространному, далеко не дружелюбному повторению того, что было им сказано накануне. «Когда Вы, Ваше Превосходительство, сообщаете мне, что передача рейху судетских территорий была признана в принципе, я должен с сожалением указать, что теоретическое признание принципов в отношении Германии было уже согласовано ранее». Он напомнил Чемберлену о четырнадцати пунктах Вильсона, обещания которого были самым постыдным образом нарушены. «Я заинтересован, Ваше Превосходительство, – писал он, – не в признании принципа, а единственно в его реализации и, таким образом, в том, чтобы в возможно более короткое время страдания несчастных жертв чешской тирании закончились, а достоинству великой державы воздалось должное». Так он продолжал на четырех или пяти страницах, и так как не было времени для письменного перевода, Гитлер дал мне указание вручить это письмо лично Чемберлену и перевести его устно.

Взоры всего мира были устремлены на Годесберг. С каждым часом нарастало напряжение, вызванное заминкой в переговорах. Представители прессы со всего мира постоянно получали все более требовательные запросы от своих изданий в Европе и Америке. Были ли прерваны переговоры? Разразится ли война над Чехословакией? Такими были заголовки газет и тревожные предположения, высказывавшиеся по радио. Журналисты в Петерсберге и, вероятно, также британская делегация во главе с Чемберленом со все возрастающей тревогой смотрели на отель «Дреезен» на противоположном берегу Рейна. Там, однако, не замечалось никакого оживления. Паром, предназначенный исключительно для переправки машин делегации с берега на берег, оставался на приколе.

Я в полной мере сознавал все это, когда примерно в три часа дня покинул отель «Дреезен» с большим коричневым конвертом под мышкой. Я понимал, что все бинокли в Петерсберге будут направлены на мою машину и снова разочарованно опустятся, когда станет ясно, что я один с водителем. Приближаясь к отелю, я знал, что они, должно быть, заметили коричневый конверт; издалека я видел, что журналисты толпятся у входа в отель. Я торопливо пересек вестибюль с не располагающим к расспросам выражением лица, отвечая на все вопросы, что должен немедленно попасть к Чемберлену.

«Вы несете мир или войну?» – крикнул мне один американец, которого я очень хорошо знал по кафе «Бавария» в Женеве. Я не осмелился даже пожать плечами, так как самый незначительный жест мог быть неправильно истолкован. Я был рад, когда один из членов британской делегации встретил меня на лестнице и сразу же проводил к Чемберлену. Он стоял на балконе. Вне всякого сомнения, Чемберлен тоже беспокойно поглядывал на тот берег Рейна.

Но он показался мне нисколько не взволнованным, когда, поздоровавшись так, будто случайно встретил знакомого, пригласил меня в свой кабинет, где я перевел письмо в присутствии Горация Вильсона, Гендерсона и Киркпатрика. Это заняло некоторое время, и мне пришлось добавить устно несколько разъяснений, поэтому номер Чемберлена я покинул лишь через час. Чтобы избежать расспросов журналистов, осаждавших вестибюль, я вызвал нашего начальника протокольной службы Фрайхерра фон Дернберга и подкрепился несколькими каплями «верного средства», чтобы устоять при «прорыве» внизу. Потом приступил к тому, что скоро превратилось в настоящее бегство. У меня было так много друзей среди журналистов, что ускользнуть от их вопросов я мог, только побежав так, что только пятки сверкали.

«Что он сказал? Как он воспринял мое письмо?» – нетерпеливо спросил меня Гитлер, когда я вернулся. Я передал мои впечатления, и, казалось, он испытал некоторое разочарование, когда я рассказал, что Чемберлен не проявил никакого волнения, а просто сказал, что ответит письменно в этот же день. Час спустя после моего возвращения Гендерсон и Вильсон вручили ответ Риббентропу, и состоялся несколько путаный разговор о том, что делать дальше.