Перевоз Дуня держала… Это он – мой мужчина!

Госпиталь, как громко сказано! Несколько полотняных палаток, в которых жили врачи и сёстры милосердия, палатка с наскоро сколоченным столом для проведения операций, да деревянный сарай для скота, который освободили от соломы и многолетнего наслоения навоза, чтобы разместить там тяжелораненых. Раненые средней тяжести, требующие нескольких дней ухода, располагались между палатками прямо на земле. Тут их лечили, тут же они ели и спали. Легкораненые в госпитале не задерживались, им оказывали первую помощь и сразу же отправляли обратно на фронт. Война была ненасытной глоткой, требовавшей всё новых и новых жертв.

– Порфирий Петрович, спросить можно?

– Можно! – опять эхом откликнулся главврач, продолжая курить папиросную скрутку, зажатую в длинных хирургических щипцах.

Худенькая медсестра, побеспокоившая главврача, задавать вопрос не спешила. Знала, что пока папироса не догорит, Порфирий Петрович так и будет отвечать эхом на любой вопрос. Ей было совестно нарушать его покой, такой редкий на этой войне, но дело не терпело отлагательств, и потому она смиренно ждала, когда на неё обратят внимание.

– Что? Что ты хотела спросить, голубушка? – наконец очнулся от своей задумчивости Порфирий Петрович.

Главврач весь женский персонал своего госпиталя называл «голубушками», а мужской, к коим относились и раненые – «голубчиками». Люди перед его глазами так часто сменялись, что ему некогда было запоминать ни их лица, ни их имена.

– Порфирий Петрович, правда ли, что тяжелораненых завтра в тыл отправляют?

– Отправляют, голубушка, отправляют.

– А можно… Можно отставить штабс-капитана Голицына?

– Нет.

– Порфирий Петрович, миленький, родненький, пожалуйста! Всего несколько дней!

– Нет, не могу, голубушка, не проси!

– Порфирий Петрович, Христом богом прошу, на коленях умоляю!

Главврач, наконец, полностью очнулся от своих мыслей и посмотрел на просительницу повнимательнее. Тяжко вздохнул. Узнал её. Её огромные молящие глаза. Её трясущиеся от сдерживаемых слёз губы. Её полный отчаяния голос. Такое уже было. С месяц назад. Когда она также пришла к нему в палатку, чтобы уговорить сделать операцию, кажется, всё тому же штабс-капитану Голицыну. Удивился – надо же, выжил-таки!..

…Всех прибывающих раненых осматривал фельдшер. Он же определял тяжесть ранений. Сортировал, кого к сестричкам на перевязку, кого под нож хирурга. Кому позвать священника, а потом просто оставить, чтобы он дождался часа, когда его окончательно призовёт Господь.

В ряды таких безнадёжных попал и штабс-капитан. Места живого на нём не было. Месиво из крови, костей и мяса. И пуля, застрявшая в области сердца. Стронешь её с места – фонтан крови и быстрая смерть. Правильно фельдшер определил в безнадёжные. Порфирий Петрович тогда уже хотел было подтвердить назначение, но что-то его остановило. Этим «что-то» была цепочка, спаянная с пулей. Странная картина.

Порфирий Петрович аккуратно поддел цепочку пинцетом и приподнял. Не сразу, но пуля отделилась от тела. Никакого фонтана крови не случилось. На коже в районе сердца осталось маленькое круглое пятно ожога. Проникающего ранения не было. Пуля застряла в расплавившемся от удара маленьком металлическом предмете, по-видимому, медальоне, и вдавила его в тело. Везунчик!

Порфирий Петрович покачался в задумчивости с мыска на пятку, с пятки на мысок, перевёл взгляд с расплющенной пули на молящие глаза просившей за раненого сестры милосердия, и коротко бросил: «Обмывайте и на стол!»…

Да, такая не отстанет. Простым «нет» не уговорится. Порфирий Петрович взял руки девушки в свои и ласково спросил:

– Тебя как зовут, голубушка?

– Варварой Андреевной.

– Варвара Андреевна. Варенька, значит. Вот что Варенька, голубушка, никак нельзя оставить твоего жениха…

– Он мне не жених, – торопливо перебила главврача медсестра.

Порфирий Петрович сделал взмах рукой – мол, какая разница, жених – не жених, и продолжил:

– Никак нельзя. Скоро будут новые поступления. Места нужны. Много мест. Да и ему же лучше будет – и безопаснее, и уход, и лечение. Иди, голубушка, иди. Никак нельзя оставить.

То, что растрясти раненого может в дороге, то, что раны могут вскрыться, то, что инфекция может попасть, пока довезут, – не сказал. Зачем тревожить голубушку? Всё равно ведь никак нельзя оставить. На всё воля Божья! Авось выживет!

Девушка ушла, а старый врач думал – что есть женская любовь? Что в ней такого? Каким прибором определить её силу? Какой линейкой измерить? На каких весах взвесить? Ни потрогать её. Ни понюхать. На вкус не попробовать. А ведь действует! Действует!