Перевозчик (СИ)

По сложившемуся между ними обыкновению, Мичи возвращал очередную прочитанную книгу на закате, к самому закрытию Библиотеки. Старик неизменно встречал его в собственной келье с кувшином горячей оммы - и, поглощая ее чашка за чашкой, вместе просматривали и обсуждали они выписки, которыми Мичи заполнял крохотные, в ладонь размером, листочки самой дешевой, зеленоватой бумаги. Онди нечасто высказывал свое мнение напрямую: прожив на свете достаточно долго, он был весьма далек от рассуждений в понятиях верного и неверного. Казалось, он принимал все - любой взгляд, всякое утверждение - и тонко устранял кажущиеся противоречия, умея даже для совершенно непримиримых противоположностей найти некую точку обзора, с которой они казались неотъемлемыми и гармонично дополняющими одна другую частями единого целого, сложного и глубокого. Это искусство он прежде всего и пытался передать Мичи, прибегавшему, то и дело, поделиться очередным окончательным пониманием жизни, почерпнутым в свежепрочтенной книге.

Опытный самадо, Онди только кивал, соглашаясь с тем, что Мичи и в этот раз удалось найти действительно интересную мысль - «изумительно, юноша, изумительно!» - и немедленно предлагал взрослевшему на глазах мальчишке очередную книгу. Подобрана та была, как правило, с тонким расчетом - не опровергая, не отрицая только что найденного понимания, она лишь немного дополняла его, чуть шире раздвигала границы и горизонты. Чего Онди действительно не терпел, так это косности, застревания, развития остановленного, застывшего на одной - пусть даже и совершенно прекрасной - идее. Не имея склонности к спорам, одной только лишь подсунутой в нужный момент книгой он раз за разом находил способ нарушить едва устоявшееся равновесие, заставляя мысль Мичи работать, искать новую точку баланса, воспринимать и осмысливать все более сложную и объемную картину мира.

Меж тем собрание выписок, сделанных Мичи, понемногу росло. Поначалу большая их часть представляла собой истины вполне очевидные, полные здравого смысла - а какие, собственно, еще выводы могли быть доступны пониманию того, кто едва перешагнул первую половину меры своей только начатой еще жизни? По прошествии лет, проведенных в общении с Онди, уже перед самым его уходом, Мичи проглядел ворох ранних своих, убористо исписанных листочков с заметками, и заявил старику, что думает выбросить их, чтобы начать все заново. Онди-самадо, довольный тем, что юный его воспитанник не только со всей очевидностью растет, даже перерастает себя - но, более того, способен осознать этот рост, перешагнуть прежнего Мичи с легкостью, все же посоветовал ему сохранить первые свои записи. «Чтобы видеть, где ты находишься сейчас, далеко ли ушел, бывает полезно помнить, с чего начиналось твое путешествие: первые шаги, исходную точку», говорил он. Впоследствии Мичи не раз возвращался к этим листкам, заполненным изречениями о силе и стойкости, ответственности и чести, любви к знаниям и стремлению к справедливости. Интересовала его, впрочем, не столько возможность оценить, как далеко он продвинулся - через некоторое время после того, как Онди покинул мир, Мичи стало казаться, что ходит он словно по замкнутому кругу - но всякий раз, пересматривая ранние свои выписки, он мысленно словно бы возвращался в то счастливое время, когда все было таким простым и понятным; ну, а если что - всегда можно было спросить совета у мудрого старика. Спросить - и вместо прямых поучений разжиться на ночь хорошей книгой, которая снова все объяснит, расставит все по местам. Прочитать ее, отыскать ответы своим вопросам, записать их на этом вот самом клочке бумаги - а потом обсудить за кувшином оммы со стариком. Мичи скучал по нему - как скучал и по тому вполне беззаботному периоду своей жизни, но знал уже - из книг и по опыту - что вернуться назад, конечно же, не получится, так что остается лишь двигаться дальше, словно бы пробираясь наощупь в кромешной тьме, не забывая, конечно же, отмечать пройденный путь, как условными знаками, все новыми выписками и заметками.

Те выписки, которые Мичи делал позже, ближе к уходу Онди, все чаще перемежались собственными его мыслями. Первые листочки его были большей частью просто закладками, которыми помечал он сложные места в книге, чтобы как следует обсудить их со стариком - «Что это?», «Почему?»; потом принялся он записывать, для себя уже, особенно тронувшие его мысли, а постепенно и втянулся в своеобразный диалог с авторами прочитанных книг, противопоставляя одной цитате другую и добавляя кратко собственное суждение. Мысли, которые казались ему интересными и достойными извлечения - как называли в Ооли это занятие - оказывались теперь, как правило, неоднозначными, спорными, предполагавшими полемику и требующими рассмотрения с различных точек зрения. Старый библиотекарь откровенно своим учеником гордился, хоть и старался слишком уж явно этого не показывать; наблюдать за становлением Мичи сделалось чистой радостью, утешением последних лет его жизни.