Перезагрузка

Мне достался деревянный щит для тепла и хороший полярный спальник. К утру, конечно, все промерзает, вылезать стремно – но ведь и дома то же самое, холод, пока не протопишь. А здесь главное – ты не одна. Нет такого ощущения каждый день, будто борешься против всего мира. Тут мы вместе. Продукты у нас теперь были, даже на зиму, говорят, хватит на всех, если аккуратно делить. Двоих поставили работать кладовщиками.

Через пару дней за Танкой, где и так большая воронка была, выкопали яму. Ну как выкопали? Фугас заложили и взорвали, вот и вся работа. Переносили в яму заледеневшие трупы. Весь личный состав вокруг построили. У меня слезы катились. Настюху было жалко, конечно. Старых тоже погибло много, и я все вспоминала разные случаи. Как с Кузей семечки нашли и щелкали всем отделением. А теперь Кузя вон в яме лежит замерзший. Как с Чёрным в патруле были и нарвались на людей Горбатого. Еле ушли. Теперь Чёрного по кусочкам собрали, и то не все кусочки в сохранности оказались. Как меня Багира краситься учила – так и не научила, да и откуда мне брать косметику, смешно даже. По ассоциации вспомнила еще Фантомаса, хотя Фантомас уж давно погиб. Мой первый и единственный, наверное, на всю жизнь мужчина. Потому что больше я уже этим заниматься не буду. Но попробовать-то надо было, нет? Мне тогда было пятнадцать, ему семнадцать. Не сказать, что это было прямо зашибись как здорово, но я теперь хоть знаю, как это бывает.

Но больше я плакала из-за Даны. Вообще я давно не плакала, даже не помню, когда такое было. Но тут такая атмосфера… все что-то стояли и прямо горем исходили. И вот из-за этого я, наверное, плакала – что не одна. А ещё я думала о Пуле. Нет, не могла она связаться с Горбатым. Но кто тогда? Ведь о ком ни подумаешь… нет, люди все разные. Есть и сволочи. С Пулей я не дружила, но ведь это Пуля. В патруле много раз были вместе. Жизнь друг другу спасали. Она, конечно, язва та ещё, но ведь своя. И все у нас – свои. И как теперь жить, когда точно знаешь, что это не так?

Яму слегка лопатами засыпали. Потом Ворон речь произнес. Хорошую такую речь, короткую – что мы за погибших отомстим, что они всегда останутся с нами. И все в таком духе. Потом вышла Иволга.

– Товарищи! – ее голос был необычно низким, – сегодня мы хороним наших друзей. Все они – герои, которые погибли за нас с вами. За простых людей в городе Кузине. Не думайте, что они мертвы, что их не будет. Умирают все. Но они, эти наши ребята – будут жить вечно. Потому что вечной будет память о них. Мы, ГСО – единственные, кто пытается противостоять бандитизму, бесчеловечности, ненависти. Мы защищаем простых людей, рабочих. У Новограда, у богатых, у менеджеров – есть охрана. У рабочих и безработных в городе – нет никого, кроме нас. И эти ребята, которые здесь лежат, отдали все, что у них было, за общее благо – отдали свои жизни! Они погибли за человечество! И человечество их никогда не забудет.

Эти слова были пронзительными. Комок застрял у меня в горле, и я во все глаза смотрела на Иволгу.

Ворон – он хороший, лучше его нет. Но даже он никогда не придумал бы таких слов. За человечество. Какое, к чертям, человечество? Но ведь это же правда.

– Мы забыли об этом, – продолжала Иволга, – но во все времена те, кто выходил сражаться за простой народ, несли красное знамя. Это цвет крови тех, кто отдал свою жизнь за народ, как наши товарищи. Это знамя…

Она подняла над головой свёрток, что незаметно держала в руке. Полотнище развернулось на ветру – ярко-алое в сером ноябрьском небе.

– Мы поставим его здесь, на могиле. В знак того, что они погибли не просто так…

Она воткнула древко в приготовленное, видно, заранее отверстие.

– Городская Самооборона! Смирно! Готовься! Залпом! Пли!

АККМ дрогнул в моих руках тяжелой отдачей. Уши снова заложило. Ещё один выстрел. Ещё. Как это правильно – стрелять в такой ситуации, в грохоте растворяется боль.

Общее собрание было внеплановым. Народу явилось не так много – день будний, рабочие все на заводе, остальные – в патрулях, в нарядах. Но Ворон, видимо, не мог ждать до воскресенья.

Пулю привели дежурные – Гера и Тик. Тик китаец, ему лет пятнадцать всего, как моему Мерлину. Пуля держалась безразлично, села на скамью впереди с таким видом, что мол, отвяжитесь от меня все, плевать мне. Руки сложила на пузе, ногу на ногу. А как ей ещё держаться? Я представила себя на её месте…

Нет, не могу. Вот хоть убей – не представляю. Никак не могу представить, что я сознательно вот так с кем-то договорилась и подставила остальных. Зная, что их убьют.

Я рассматривала Пулю с удивлением. Красивая же девка, кстати. Правильно она сказала – такие, как я, никому не нужны, а вот она… кровь с молоком. Светлые волосы вьются по плечам. Даже ссадина на губе её особо не портит.

Кажется, что сейчас она подмигнет, встанет и скажет – слышь, Маус, у меня в патруле сегодня человека не хватает, пойдёшь?