В ГСО она очень быстро ожила. Там были другие дети, они ходили в школу, занимались, делали уроки по вечерам, играли. Играли, как нормальные дети. У них даже игрушки какие-то появились – Чингиз принес своим. И Дана быстро ожила – я даже не думала, что она такая веселая, бойкая. Мне казалось, она тихая, послушная девочка – а это у нее просто был въевшийся в каждую жилку страх. Теперь в Танке ей бояться было нечего – вокруг столько народу с оружием, и Дана поверила, что ее никто не тронет больше. Я каждый день была рядом, а если не было меня – то было много других взрослых, которые ее тоже кормили и защищали. У нас теперь не было чьих-то детей – Чингиза, например, или Акулы. Все дети были общие. Хотя сами они своих родителей, конечно, выделяли, как Дана вот – меня.
Апрель жил в то время где-то в городе, но если из патруля возвращался поздно, то обычно оставался в Танке ночевать. В такие вечера мы сидели подолгу в казарме, слушая гитару. Иногда я так уставала, что сидеть уже не могла, забиралась в свой спальник и лежала молча, слушая. Дана засыпала у меня под боком. Чума обычно стелила себе рядом со мной, с другой стороны, и мы еще тихонько разговаривали. Апрель пел странно красивую задушевную песню.
– Слышь, – буркнула Чума, – ты не замечаешь, кстати, что Леди все время куда-то уходит? Сегодня на стрельбах ее не было.
Я приподнялась на локте.
– Действительно, слушай. И это не первый раз уже. Надо будет спросить, что случилось. Может, в городе кого нашла…
– Мужика, что ли? – Чума улеглась, – делать-то нечего.
Голос Апреля окреп. И как резанул по моим жадно ждущим нервам.
Боже мой, до чего же он прекрасно пел-то! У меня сердце заколотилось, и я подумала, что даже уснуть, наверное, не смогу.
Апрель допел, заиграл снова, и вдруг случилось странное – я услышала, что он поет уже не один. К нему присоединились несколько других голосов. Не таких красивых, не сильных. Несколько девчонок сидели рядом с ним, и вот они тихонько стали петь вместе. Нестройно, невпопад, но голос Апреля вел, и получалось все равно неплохо.
Потом еще мужской голос присоединился, и еще один. И хотя они пели нескладно, почему-то действовало это еще сильнее. Это было почти так же, как тогда – с мертвыми, стоящими, как деревья. Ничего на этот раз я не видела, но пробило меня сильно…
Потом песня кончилась, и я лежала, вся мокрая от пота, с колотящимся сердцем. Кто-то спросил.
– А что это за песни, Апрель? Ты откуда их берешь?
– Это старые песни. Совсем старые, довоенные. Еще со времен Союза. Выучил давно уже… А некоторые я сам написал, – похвастался он.
Они еще разговаривали о чем-то, а я лежала и думала: где же пропадает Леди? Настроение испортилось, почему-то вспоминалась Пуля. Нехорошее это дело, если человек куда-то исчезает, а мы не знаем – куда. Работу Леди потеряла после Нового Года, это я знала: пока были наши заказы, Морозова еще ее держала в мастерской, а потом выкинула. Правда, жила наша Айгуль в городе, у нее там неплохая квартирка была, но каждый день приходила сюда. Раньше – сейчас уже далеко не каждый. И даже важные занятия пропускала. Надо будет выяснить, думала я, и с этой мыслью заснула.
На следующий день Леди на занятиях появилась, и я прямо спросила ее, куда это она исчезает. Женщина посмотрела на меня недоуменно.
– Никуда не исчезаю. Так, дела в городе бывают.
– Какие дела? – спросила я. Леди пожала плечами.
– Разные.
И было ясно, что она ничего больше говорить не собирается. Остальные мои бойцы как раз заканчивали полосу препятствий – Ворон усложнения всякие там сделал. Я смотрела, как они это делают: Линь очень легко перемахивала через высоченный забор, который Ворон теперь наклонил в сторону бегущего; как змея ползла под колючкой. Удивительно ловкая и красивая. И Волк здорово улучшил результаты. Зильбер нашел у него на самом деле хроническую лучевую и воспаление легких. Воспаление вылечили, а лучевая была оттого, что Волк жил в Парке Культуры, а там рядом тоже казахский снаряд разорвался. Теперь Волк переехал в Танку, и выглядел куда здоровее, чем раньше.