Пережитое

Однако на практике эти работы Барга носили слишком абстрактный, я бы сказала, заумный характер, уводили его от живой конкретики, которую он сам так любил и умел интересно интерпретировать. Лишь в самые последние годы, уже в конце восьмидесятых — начале девяностых годов, Михаил Абрамович стал отходить от этих жестких схем в сторону новых цивилизационных принципов подхода к истории. Но в период моего первого знакомства с ним до этого всего было еще далеко. Мы оба были молоды, полны энтузиазмаи с взаимным интересом обсуждали волновавшие нас конкретные проблемы.

Сколько интересных мыслей и обобщений приходило в мою молодую и свежую голову! Это запомнилось как едва ли не самое счастливое время в моей научной жизни, которое потом никогда не повторилось.

В 1944 году Евгений Алексеевич, заведовавший тогда и кафедрой, предложил мне работать там по совместительству на полставки. Я согласилась, так как моя стипендия в докторантуре была невелика, а денег постоянно не хватало. Но, начав занятия, я быстро увлеклась работой со студентами. Помимо обычных просеминаров, Евгений Алексеевич поручил мне разрабатывать курс историографии средних веков, который раньше читал сам. Я с интересом занялась этой весьма трудоемкой работой. С тех пор я без перерыва работала в университете и читала этот сложный, особенно в тогдашних условиях, курс, который приходилось все время проводить между Сциллой научно-объективной интерпретации историографии прошлого и Харибдой огульного очернения этой историографии, что было тогда в моде. Следуя методам чтения этого курса Е.А.Косминским, как он запомнился мне по студенческим годам, я как-то с этим справлялась, стараясь донести до своих слушателей все то ценное, что содержалось в трудах наших предшественников; критикуя их, не впадать в огульное отрицание, научить студентов историзму в оценке исследователей прошлого. До середины XIX века курс был хорошо разработан Е.А.Косминским, и я использовала эти разработки как основу, хотя и ежегодно пополняла их новым материалом. С середины XIX века мне пришлось идти по целине, создавать свою концепцию, что было значительно труднее, особенно в отношении современной западной медиевистики. Работу над диссертацией и над курсом затрудняло и то обстоятельство, что новейшая зарубежная литература поступала в очень небольшом количестве, отделяя нашу науку от западной непроницаемым занавесом. Кроме того, ведь еще шла война, и было вообще не до выписывания книг.

Война, однако, шла к концу. Я ощутила это особенно отчетливо летом 1944 года, когда по Садовому кольцу Москвы проводили несколько десятков тысяч немецких пленных. Этот сталинский спектакль, один из тех, которые он любил, был затеян, чтобы унизить врагов и дать какое-то удовлетворение москвичам. Это чем-то напоминало триумфы римских полководцев и императоров. Но, в общем-то, в этом по сути жестоком зрелище, просматривалась какая-то своя неизбежность, даже закономерность и справедливость.

Я пошла посмотреть на это шествие. По широкой Садовой улице около площади Восстания, где я стояла, шеренгами, почти в ширину мостовой шли пленные немцы в грязных серо-зеленых мундирах без знаков различия, небритые, с глубоко запавшими и опущенными глазами. На лицах некоторых из них был страх: они, видимо, боялись каких-либо эксцессов. Но ничего такого не произошло. С обеих сторон Садовой на тротуарах стояли густые толпы москвичей. Но они стояли неподвижно и молчали. На улице царила странная тишина, нарушаемая только глухим топотом или, вернее, шарканьем ног усталых и измученных людей. На наших лицах не было ни злобы, ни злорадства, но какая-то трагическая сеть покрывала все вокруг. Весь ужас войны, ее бессмысленность и нелепость открывала эта фантасмагорическая сцена. Я ушла оттуда отчасти удовлетворенная, отчасти подавленная и в тот же вечер написала об этом стихи.

Глава 31. Конец войны

За несколько дней до окончания войны в Москве уже ждали этого, но только утром 9 мая 1945 года стало известно о капитуляции Германии. С утра улицы столицы наполнились народом. Наступил час всеобщего краткого ликования. На улицах и площадях незнакомые люди обнимались и целовались, качали оказавшихся здесь военных. Это был поистине народный праздник. Радость и гордость победы, торжество справедливости, воздаяния за горькие поражения первых лет войны — все смешалось в едином порыве. Долгожданная победа рождала надежды на будущее, на новую свободную жизнь, завоеванную в борьбе с насилием и злом. Вечером над Москвой вспыхнули огни иллюминации, раздались артиллерийские салюты, высоко в небо взметнулись аэростаты с изображением Ленина и Сталина. Наш город купался в счастье и веселье.