Пережитое

В эти трудные в житейском отношении, но счастливые в моей научной жизни годы я впервые познакомилась по-настоящему с нашим впоследствии крупным медиевистом и историком нового времени М.А.Баргом. Тогда он был аспирантом нашего сектора, работал над кандидатской диссертацией под руководством В.М.Лавровского, но отчасти и Е.А.Косминского, так как занимался исследованием аграрной истории графства Кембриджшир в XI–XIII веках на основании поземельной описи XI века — «Книги Страшного суда» и XIII века — «Сотенных списков». Общаясь в секторе, мы, конечно, знали друг друга в лицо, но познакомились по-настоящему только в университетской библиотеке, где Михаил Абрамович просиживал целые дни так же, как и я. Время от времени приходилось делать перерывы — уставали глаза. И тогда мы выходили на лестничную площадку перед профессорским залом и подолгу там беседовали. В библиотеке не имелось ни столовой, ни буфета, ни курительной комнаты. Так что приходилось говорить стоя, опершись на балюстраду площадки. Беседовали мы главным образом о своей работе. Это было тем естественнее, что нередко мы пользовались одними и теми же источниками. Делились наблюдениями, гипотезами, спорили по отдельным вопросам. Там, на этой лестничной площадке, зародилась наша, не скажу дружба (мы никогда не стали друзьями), но взаимная заинтересованность, которая, в общем, продолжалась всю жизнь. Она сохранялась всегда, несмотря на то, что наши отношения позднее не были безоблачными. Столкновения на близком поле исследований в сороковые — пятидесятые годы порождали взаимное соперничество, не всегда доброжелательное. Мне кажется, что Михаил Абрамович считал меня «баловнем судьбы», протеже Е.А.Косминского, себя же — всегда недооцененным и притесняемым. Что касается первого его предположения, то его можно назвать справедливым лишь отчасти. Евгений Алексеевич, конечно, помогал мне, но эта помощь нивелировавалась тяжестью моих обстоятельств, которые мешали мне жить и продвигаться в науке: ведь я была не только беспартийной, но и дочерью своего отца. И об этом многие знали. Ко мне, казалось бы, все окружающие относились хорошо, но потолок этого «благоприятствования» оставался очень ограниченным. Меня как бы «терпели» из-за моей беззаветной преданности своему делу, но мне прочно был закрыт путь к каким-либо особым успехам, к карьере, признанию моих научных заслуг.

Что касается ущемления М.А.Барга, то в то время оно по существу не проявлялось, хотя его судьба давала основания для того, чтобы он ощущал себя ущемленным. Он был одинок, потерял во время войны семью, уничтоженную немцами где-то на Украине или в Белоруссии, жил в общежитии, пробивал себе путь собственным трудом и талантом. Но и ему помогали, например, В.М.Лавровский, восхищавшийся им до предела, да и Е.А.Косминский тоже, хотя и не очень симпатизировавший ему лично. Наконец, Михаил Абрамович в отличие от меня состоял в партии, что в то время было важным условием карьеры. Тяжелый период для него начался в конце сороковых годов, когда он, уже защитив кандидатскую диссертацию, из-за начавшейся травли «космополитов» остался без работы, без прописки в Москве, без постоянного местожительства. Только в начале пятидесятых годов он все же сумел устроиться на работу в пединститут им. Ленина, а затем, уже в конце пятидесятых или начале шестидесятых, смог перейти в Институт истории АН СССР. С этого времени начался расцвет его таланта. К тому моменту он защитил в институте докторскую диссертацию, по которой я была одним из его оппонентов (вместе с Е.А.Косминским, В.М.Лавровским, В.Ф.Семеновым), и вскоре занял одно из ведущих мест в нашей медиевистике и в области истории английской революции.

Михаил Абрамович был талантливым и интересным ученым исключительного трудолюбия, интуиции и яркой фантазии. Круг его интересов отличался чрезвычайной широтой; начав с аграрной истории Англии XIII века, где Барг продолжал и развивал исследования Е.А.Косминского, он затем стал заниматься разными аспектами истории английской революции, историей идеологии низов английского общества, историей исторической мысли (уже позднее). Мне кажется, что во всех этих аспектах своих исследований он всегда стремился сравняться, а потом превзойти Евгения Алексеевича, что тут была какая-то своеобразная ревность к успехам нашего мэтра, стремление доказать, что сам Барг не хуже. И хотя для меня эти два ученых все же остаются несопоставимыми, отдаю должное таланту, изобретательности подходов и яркости дарования М.А.Барга. Особую сферу его деятельности составляли исследования в области марксистской методологии истории, в частности, теории формаций, которые занимали ученого в семидесятые — восьмидесятые годы. Думаю, что они были вызваны потребностью дать марксистскому пониманию истории более широкое и свободное истолкование, сделать его поле деятельности более открытым, в частности выделить собственно исторические закономерности, найти их отличие от общих законов исторического материализма.