Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Обо всем этом я узнал значительно позднее, уже после тюрьмы, так как сам я не только отказывался от дачи жандармам и прокурору каких-либо показаний, но и просто отказывался от разговоров с ними – отказывался даже подписывать какие-либо бумаги, чем приводил их в бешенство. Этой тактики я придерживался всегда при своих арестах и до сих пор об этом не жалею: этим я не усложнял своего дела и сберегал свое душевное спокойствие.

Ради справедливости я должен отметить, что к моему дерзкому поведению власти относились совершенно корректно – негодовали, но никаких специальных мер против меня не принимали и никаким наказаниям не подвергали.

Но они не могли отказать себе в удовольствии сыграть и со мной свою излюбленную дьявольскую шутку. Однажды меня вызвали «с вещами» и повезли в жандармское управление. Там ведший мое дело ротмистр Васильев в присутствии прокурора предъявил мне бумагу, гласившую, что дело мое за отсутствием улик прекращено и судебные власти постановляют меня от заключения освободить. Я прочитал бумагу, конечно, очень обрадовался, но вида не подал и все-таки бумагу эту подписать отказался (этим я хотел им показать, что их власти над собой не признаю, не признаю за ними и права распоряжаться моей судьбой). Тогда с ехидной улыбкой ротмистр положил передо мной новую бумагу, согласно которой, «на основании положения об охране», я снова, уже в административном порядке, должен быть «взят под стражу». И затем меня с жандармом отправили в новое узилище.

На этот раз – в Сущевскую полицейскую часть (возле Долгоруковской). Там тоже посадили в одиночку. Это была тюрьма, так сказать, уже второго разряда: попроще, погрязнее и наивнее. Рядом со мной сидели другие политические заключенные (тоже в одиночках) – помню там добродушного и веселого рабочего Ваню, с которым мы очень подружились и совместно производили интересные эксперименты с голубями, прилетавшими под наши окна; камеры наши были в нижнем этаже, почти вровень с землей, и выходили во двор. О наивности этой тюрьмы можно было судить по тому, что раз в две недели нас водили – каждого, конечно, отдельно – в соседнюю частную баню. Рядом со мной шел участковый надзиратель (в штатском, но с револьвером в кармане, который он мне демонстративно показывал), я нес под мышкой смену белья. Надзиратель ни на шаг от меня не отходил и мылся в бане рядом на той же скамье. Как я ни приглядывался к обстановке, убежать было невозможно – застрелит на месте! «Не потереть ли вам спинку?» – спросил он, чем заставил меня расхохотаться…

В том же участке и рядом с нашими одиночными камерами сидели подобранные на улице пьяные, которых держали там для вытрезвления. Оттуда порой доносились пьяные крики и ужасающая ругань…

В Сущевском участке меня продержали недолго. В связи с начатым в Сущевской части ремонтом через месяц перевели в Пречистенскую часть. Там было чище, но очень неприятным было соседство дома для умалишенных, откуда часто доносились – и днем и ночью – дикие крики. Обстановка и в Пречистенской части была патриархальная.

Особенно характерен был смотритель Пречистенской части – добродушный, но чрезвычайно вспыльчивый и горячий старик. Интересны были также «мушкатеры» – так назывались вольнонаемные полицейские, несшие караульную службу; они были в штатском, но в форменных фуражках и носили на поясе огромные черные наганы на оранжевых шнурах. Мы, заключенные, смеялись над этими «мушкатерами» – нас смешило самое их название. Сидело нас в Пречистенской части пять или шесть политических – конечно, в одиночках, но мы могли невозбранно друг с другом переговариваться из окон; одиночные камеры были и здесь вровень с землей.

Здесь, в Пречистенской части, мне пришлось пережить один очень интересный эпизод. Как-то к нам привезли нового заключенного. Мы, конечно, приступили к нему с расспросами. Из оживленного разговора с ним выяснилось, что арестованный отказался при аресте назвать свое имя и числился как Неизвестный. Так называли и мы его. Он оказался чрезвычайно интересным собеседником, веселым и, видать, весьма бывалым. Смотритель несколько раз приходил под наши окна, и мы присутствовали при любопытнейших диалогах. «Я тебя знаю, я тебя раскушу, – уверял Неизвестного старик. – Знаю, кто ты: ты – волк!» Неизвестный не оставался в долгу и отвечал смотрителю репликами, от которых мы все дружно хохотали.