Пережитое. Воспоминания эсера-боевика, члена Петросовета и комиссара Временного правительства

Эта словесная дуэль доставляла нам, да, кажется, и самому смотрителю, большое удовольствие. Прошло несколько дней, Неизвестный все больше и больше начинал меня интересовать. И как-то, желая на него взглянуть, я отпросился «оправиться» как раз во время прогулки Неизвестного. Уборная была рядом, в нашем же здании, маленькое окно из нее выходило во двор около высокого, в рост человека, деревянного забора, где обычно мы прогуливались – по одиночке и под наблюдением «мушкатера». В уборной я дотянулся до окошечка и выглянул во двор. Там увидал высокого человека в картузе и высоких сапогах; крупные черты лица, небольшая бородка, очки – вид не то мастерового, не то интеллигента, средних лет. Он ходил взад и вперед вдоль забора, у ворот стоял «мушкатер».

Вдруг я увидал, что Неизвестный сделал несколько быстрых шагов по направлению к моему окошечку – я собрался уже ему крикнуть, но он, вместо того, чтобы подбежать к моему окошку, прыгнул, ухватился обеими руками за забор и перевалился через него. Я даже не сразу понял, что произошло, но понять было нетрудно: Неизвестный убежал! Я соскочил вниз и ждал, что вот-вот поднимется тревога. Ее не было. Я только услыхал за дверью какой-то громкий разговор. Как позднее оказалось, это пришел «мушкатер», который, не видя больше во дворе арестанта, зашел спросить надзирателя, нет ли кого в уборной? Надзиратель ответил, что в уборной находится один из заключенных. Ничего этого не зная, встревоженный, я оставался еще некоторое время в уборной – сердце бешено колотилось. Быть может, именно эти несколько лишних минут, на которые я задержался в уборной, и спасли Неизвестного.

Когда я, наконец, через несколько минут вышел из уборной, я лицом к лицу столкнулся с «мушкатером», дожидавшимся у двери уборной. Увидав меня и убедившись в том, что в уборной был вовсе не Неизвестный, прогулку которого он караулил, а совсем другой, он понял свою ошибку и поднял страшный крик. Началась суматоха, послышался топот ног, появился старичок-смотритель (без мундира). Меня заперли снова в мою камеру, о своих наблюдениях я хранил молчание, но весть о побеге Неизвестного стала немедленно известна и встречена была всеми нами с бурным восторгом, к которому и я присоединился. Попытка настигнуть и поймать Неизвестного кончилась ничем…

Только позднее я узнал, что произошло. Неизвестный лишь недавно бежал из сибирской ссылки; он ночевал у Михаила Андреевича Ильина, помощника присяжного поверенного (позднее он был более известен под своим литературным псевдонимом – Осоргин, девичья фамилия его матери; М.А. Ильин-Осоргин сочувствовал эсерам, оказывал им и Московскому комитету различные услуги).

По какой-то оплошности, своей или чужой, приезжий был в Москве арестован, бумаг при нем не было, назвать себя он отказался и был записан как Неизвестный. Перепрыгнув через забор, Неизвестный бросился в один из дворов того же Штатного переулка, куда выходили ворота Пречистенской части, перелез через другой забор, напугал какую-то старуху в саду, сам испугался и через сад вышел на Пречистенку. Там сел на поднимавшуюся по Пречистенке конку, на глазах у изумленного кондуктора вырвал зашитую в штанах трехрублевку и заплатил за билет, потом на соседней улице вышел, зашел в винную лавку, выбил пробку из «мерзавчика» и в виде подвыпившего мастерового отправился дальше. Переночевал снова у Ильина…

Но здесь я должен прервать нить рассказа и вернуться к своей собственной истории, так как она странным образом переплелась с дальнейшей биографией Неизвестного.

Как я уже сказал, судить меня власти не могли и поэтому расправились со мной в порядке административном: так называемое Особое совещание при Министерстве внутренних дел постановило сослать меня на пять лет в Восточную Сибирь, то есть в Якутскую область. Но война с Японией продолжалась, и этапное движение по Сибирской железной дороге не функционировало. Поэтому Якутская область и Сибирь были мне заменены ссылкой на север Европейской России.

Отец выхлопотал мне – без моего ведома – разрешение ехать в Архангельск на свой счет и, ввиду болезни матери, право пробыть две недели в Москве у родных. Я должен был подписать бумагу, что добровольно явлюсь в Архангельске в распоряжение архангельского полицеймейстера не позднее 10 июля.

Желанный день настал. Меня вызвали с вещами в контору и затем, в сопровождении надзирателя, отправили на извозчике в охранное отделение, где я должен был подписать свое обязательство. Все прошло благополучно. После всех формальностей я очутился свободным на улице.

Понять чувство, которое испытывает человек – хотя бы после пяти только месяцев тюремного заключения – при освобождении, может только тот, кто через это прошел сам. Ради этого чувства не жалко и потерянного в тюрьме времени.

Как раз за время моего короткого пребывания на свободе произошло убийство московского градоначальника графа Шувалова (23 июня 1905 года).