Перфундере

Наши с Йоном глаза встретились мгновенно. Мы смотрели друг на друга минуту, боль и ужас текли между нами, сковывали и, наконец, взорвали наши тела. Мы сорвались с мест одновременно и, расталкивая толпу, бросились к Коэлуму, чтобы только успеть, чтобы помешать уничтожению жизни, уничтожению чего-то прекрасного и никем, кроме нас, не понятого. Никогда в жизни я так быстро не бегала. Лёгкие рвало в клочья, кислород жёг горло, словно я сама проваливалась в кислоту и сгорала вместе со всей своей планетой. Кажется, мы бежали целую вечность, но на самом деле мы преодолели расстояние, на которое обычно уходило два часа спокойного шага, за каких-нибудь 20 минут. Но, когда мы добежали до Коэлума, бульдозер уже ровнял грунт. Озеро похоронили, зарыли, как труп, зарыли заживо. Мне казалось, что где-то в недрах планеты задыхается жизнь. Я упала на корень дерева, Йон стоял рядом, упёршись руками в колени, и глухо кашлял, пытаясь успокоить прерывающееся дыхание. Я закинула голову и закрыла глаза. Солнце всё также светило и ветер всё также играл лапами могучих и изящных Развариусов, но больше не было слышно плеска воды, и все эти деревья, прекрасные, стройные, тянущиеся к лазурным небесам, затянет дёгтем, всё вокруг нас, то, что сейчас живо и трепещет под дыханием ветра, скоро погибнет, истлеет, станет ещё одним, маленьким Мортусом. И тогда, что наступит тогда? Сможет ли планета полностью восстановиться после такого бесчеловечного обращения? Смогут ли они остановиться, уничтожив одну «угрозу жизни»?

Йон сел рядом со мной, взял меня за руку и долго молчал, наблюдая за тем, как катается бульдозер по ровной глади почвы, что некогда была прекрасным озером.

–Когда мы выходим?

–Что? – отозвался он, словно проснувшись от забытья.

–Во сколько мы идём к Винджею?

–Ты не пойдёшь туда. Я сделаю это сам.

–Я пойду. Я должна, и… я не отпущу тебя одного.

Йон снова замолчал. Его серые глаза стали почти чёрными, глубокими и влажными. Минуты растянулись в бесконечность, стали липкой субстанцией, в которой мы вязли и всё-таки не могли утонуть.

–Хорошо. Тогда встретимся в десять.

Глава 9

Паденье и взлёт

После стука в дверь, кажется, прошла целая вечность. Я ждала самого худшего, переминаясь с ноги на ногу, прислушиваясь и умоляя судьбу в последний раз дать нам ещё один шанс. Наконец, за дверью послышались шаги, и на пороге появилась Элли – маленькая и тоненькая, почти прозрачная. Рядом с Бруно она казалась изящной и по-своему цветущей, но сегодня она напоминала мотылька, который больше никогда не распахнёт своих крыльев. Я снова начала думать о худшем, но Элли вдруг тепло улыбнулась, приободрив меня, и смелость вновь вернулась ко мне.

–Свен, здравствуй, дорогая!

–Здравствуйте, Элли, как Вы? Как Бруно?

–Проходи, он будет рад тебя видеть.

Я помню, как помогала укладывать паркет в этом доме. Помню планировку, помню запах древесины, краски и лака. Сегодня дом был другим. Он тонул в полумраке; в душном воздухе витали едва уловимые запахи лекарств.

–Бруно!

Мне хотелось обнять старика, заверить, что всё будет хорошо, но я побоялась причинить ему вред и просто пожала ему руку. Надо сказать, что Бруно выглядел довольно бодро, хоть и пока не вставал с постели. Он рассказал мне, как всё произошло. Как подошёл слишком близко к краю болота, оступился и упал на спину, растянув лодыжку и угодив ногами прямо в кислотное болото.

–Не переживай, даже если я скопычусь, – хохотнул старик. – Свен, ну что ты, слёзы тебе не к лицу. Я ведь шучу! Всё будет хорошо!

–Знаю. Вы крепкий, поправитесь, да и ожог, как я поняла, не такой сильный, как я боялась.

–Всё верно. Всё не так страшно, как думают многие. Теперь я буду осторожнее.

Облегчение, вызванное улыбкой Бруно, стало, кажется, последней каплей. Мне хотелось выговориться, хотелось услышать заверение, хотелось что-то делать.

–Это несправедливо! Это просто несправедливо, что это случилось с Вами здесь, на Перфундере. Не на Земле, где такое происходит сплошь и рядом, а именно здесь! С Землёй всё понятно, Земля умирает… А скоро, может быть, умрёт и Перфундере.

–Ошибаешься, моя дорогая. Многие думают, что на Земле не осталось ничего светлого, но никто не говорит, что право большинство, – Бруно, очевидно, тоже одолевало желание поговорить: от скуки больничного затворья, в силу характера или возраста, он любил говорить о прошлом. Всякий, кто был знаком Бруно, да и, пожалуй, с многими другими стариками, знал их как добродушных рассказчиков, порой даже сказочников, любящих поговорить с молодёжью, ностальгически качая головой и медленно утопая в бездонном море воспоминаний прожитых лет.

…

–Я не назову свою жизнь интересной или захватывающей, – продолжал Бруно. – Такая же, как и у всех. Борьба за жизнь, за целебный баллончик с кислородом. И ты можешь сказать: «Да что он в этом понимает». Только вот, чтобы верить, что ты прожил жизнь не зря, не нужны никакие захватывающие приключения, неординарная работа и уникальные впечатления. Страстное желание жить и чувствовать – это и есть настоящая жизнь и счастье, понимаешь?