Перфундере

–Меня зовут Сванвейг Оллсон. Мой отец – Ронан Оллсон – был одним из основателей проекта искусственного сна. Мне было одиннадцать, когда он…

Черты моих новоиспечённых ненавистников опали, словно не видя больше смысла в игре, в стойкости, в маске силы и душевного равновесия. На минуту, которая растянулась в безмерно долгий отрезок времени, мир погрузился в тишину. Лампы в потолке скрипуче жужжали; где-то недалеко, за рядом стен, но словно в другом мире, звенела посуда; ещё дальше, в соседнем коридоре, шаркали аритмичные шаги. Но здесь всё смолкло. Как же тяжело было дышать! Словно грудную клетку стянули свежими просмолёнными канатами. Каждый вздох давался с трудом и каждый выдох не приносил облегчения. Не помню, кто сдался первым, но, кажется, все потухли одновременно. Каждый из них грузно обернулся и пошёл прочь по коридору. Последней с места сдвинулась Кайла. Она больше не смотрела на меня, но широко раскрытые, полные помешательства, глаза всё ещё горели, глядя в пол. Пятёрка людей, четверо из которых стали для меня почти семьёй. Здесь нет случайных людей. Любого из моего настоящего окружения я могла бы вспомнить в своей прошлой жизни, нереальной реальности. Эта мысль навалилась на меня всей своей тяжестью и вызвала мелкую дрожь. Почему этот факт кажется мне таким ужасающим? Всё просто: каждое из лиц в реальности стирало в памяти прочно пришитую к полотну мира Перфундере ассоциацию. Моя планета медленно, но верно, прекращала быть родным сердцу домом, возвращаясь к статусу сна, и эта потеря мира, моего мира, была невыносимой.

Голос мой превратился в мышиный писк. Не пропадёт ли он, как у Кайлы? Его хватило лишь на то, чтобы спросить:

–Откуда Вы знаете?

–Ты не помнишь. Понимаю. Я работал носильщиком в ту ночь. Я приехал на вызов на Брэйв-авеню, чтобы снять его… Извини, это лишнее, – бросил он, резко повернулся на пятках и зашагал прочь, оставив безмолвную сцену позади.

…

Было ли руководство в курсе относительного этого инцидента. Не знаю. Знаю только что на целых три дня меня оставили в покое как белые моли – исследователи-мозгоправы, так и серые моли – сомнамбулы. Весьма кстати, потому что взбудораженный мозг продолжал играть со мной злую шутку, то уничтожая, то вновь воскрешая старые и новые воспоминания. Вдобавок ко всему, я посвящала свободное время наблюдениям, целиком обращаясь во внимание и слух. И то, что я узнавала о других пациентах, не переставало ужасать.

Например, одна женщина всё время искала и звала кого-то. Заглядывала по углам, заходила во все кабинеты без стука, порой санитарам даже приходилось вкалывать ей транквилизаторы. Эта женщина страдала явлением со сложным психиатрическим названием, которое я бы назвала просто «остаточный сон». Большую часть времени она была нормальной, но иногда на неё находил какой-то морок с образами из сна, в которых она блуждала, не в силах ухватить, и при этом не теряя значительные отрезки времени из «настоящего». Её искусственный сон продлился месяц.

Многие бедняги увидели во сне что-то, что сильно повлияло на их психику, тем самым заработав столь популярное посттравматическое стрессовое расстройство в купе в фобией. Один такой парнишка не мог спать без света, потому что во сне его, ну конечно же, похоронили заживо. А одна важная дама везде таскала с собой свинцовый лист, потому что пережила ядерную войну.

Старик в клетчатом халате беспрестанно курил, пытаясь тем самым за счёт концентрации никотина добиться наркотического эффекта сильнодействующих препаратов. Его использовали в качестве подопытного для теории использования искусственного сна как метода лечения от зависимостей. Как видно, эксперимент провалился.

Но ни один из этих несчастных так не ужасал меня и не вызывал сострадание, как те, с кем я была знакома доныне. Знакома в жизни, о которой они никогда не знали. С болью в сердце я вынуждена была принять тот факт, что от тех личностей, с которыми мне довелось жить на Перфундере, остались только лица, и то – потухшие. Впрочем, кто знает? Возможно, прототипы моих друзей и не претерпели столь значительных изменений, как мне показалось в первые мгновения нашей встречи. В конце концов, что я знаю об их жизнях «до»?

Эти несколько дней нельзя назвать приятными, однако они помогли мне постепенно прийти в себя и, что важнее, понять и принять общую картину Лаборатории. Проводя вечер за вечером, я анализировала увиденное за день, складывая в копилку опыта и понимая, пока однажды эти размышления не прервали уже знакомым мне способом:

–Мисс Ланкастер. Доктор Келли велел пригласить Вас к себе в кабинет.

–Доктор Келли? Мне не говорили, что назначен приём.

–Да, и всё же, ему необходимо с Вами встретиться. Будьте добры, поторопитесь.