Перманентный кризис. Рост финансовой аристократии и поражение демократии

Валютные рынки также разрослись до несуразно огромных размеров. Недельного объема трансакций на этих рынках хватило бы, чтобы обеспечить валютой всю международную торговлю благами и услугами на целый год. Какова экономическая польза от этих трансакций в течение оставшейся 51 недели? Эти трансакции лишь способствуют непомерной спекуляции, вредной для эффективности и прозрачности валютного рынка, которые так важны для импорта и экспорта компаний. Заявление Национального банка Швейцарии (НБШ) 15 января 2015 года об отказе от сдерживания курса франка на уровне 1,2 франка за один евро было также результатом чрезмерного объема валютного рынка. Чтобы бороться с постоянной тенденцией к удорожанию франка, НБШ установил в 2011 году такой уровень. Чтобы осуществить эту политику, банк должен был скупить огромные массы евро. Такая политика стала непосильно дорогостоящей^[42]. Вот цифры, позволяющие составить хотя бы некоторое представление: в 2013 году объем ежедневных операций с франком составил примерно 270 млрд долл., из которых 70 – на обмен франка на евро^[43]. Какой-нибудь инвестиционный фонд, вкладывая 0,5 млрд долл., может получить от крупного банка кредит в 9,5 млрд долл. 5% изначального взноса достаточны. Он тогда может спекулировать на подорожании франка и удешевлении евро в гигантских пределах – до 10 млрд долл. Другие хедж-фонды или большие банки могут поступить так же. В долговременной перспективе и сам НБШ не сможет конкурировать с такими участниками. Его баланс составлял непосредственно перед объявлением примерно 500 млрд франков, то есть примерно 85% швейцарского ВВП. Он не мог бесконечно раздувать его, ежедневно покупая миллиарды евро, продаваемые хедж-фондами или банками, и пытаясь таким образом сдержать рост франка. И кстати, как разумно инвестировать эти евро? Активы, привязанные к валюте, будущее которой сомнительно, подвергают Национальный банк повышенным рискам.

Сложность, в свою очередь, способна стать настоящим фактором прибыли и власти. Прибыли – поскольку инвестиционные банки, способные выпускать деривативы, фактически устраняют своих более мелких конкурентов, надеясь таким образом добиться крупной выгоды. Власти – поскольку предполагается, что только директора инвестиционных банков и хедж-фондов понимают и контролируют эту сложность. Многие из них затем получают доступ к наивысшим постам в политической иерархии; например, бывшие руководители банка Goldman Sachs Роберт Э. Рубин или Генри М. Полсон-мл. стали министрами финансов США в администрации Клинтона и Обамы соответственно. Сходные ситуации касаются Марио Драги, по настоящее время председателя ЕЦБ, и его коллег: Марка Карни, директора Национального банка Англии, и Уильяма Дадли, директора Федерального резерва Нью-Йорка^[44], а также Марио Монти, премьер-министра Италии в 2011-2013 годах, которые также занимали высокие позиции в дирекции Goldman Sachs. Назначенный директором Национального банка Франции в 2015 году Франсуа Вильруа де Гало, незадолго до этого был вице-директором группы BNP Paribas. То же можно сказать о Луисе де Гвиндосе, с конца 2011 года министре экономики Испании, который был председателем банка Lehman Brothers по Иберийскому полуострову.

Эти технократы, которые выдают себя за нейтральных и беспристрастных, чаще всего проводят политику, выгодную институтам, в которых они служили до этого… или будут служить в будущем, как это произошло с Жозе Мануэлом Баррозу, бывшим Председателем Европейской комиссии, который в 2016 году был принят в Goldman Sachs на работу директором (без права подписи) и советником!

На противоположном социальном полюсе подавляющее большинство населения исключено из общественных дебатов по поводу рисков, обусловленных финансовыми рынками и финансовыми инновациями. Это очень тревожная новость для демократии и особенно для налогоплательщика, на которого выпадает бремя рисков.

По предварительным итогам нашего обсуждения можно сказать, что в современной ситуации пытаться ублажить финансового Молоха – дело не только напрасное, но и опасное в смысле социальном, демократическом и экономическом. Финансовый сектор порабощает общество и подчиняет своей логике всю экономику, которая в силу этого перестает играть свою роль и способствовать общественному благосостоянию.

На этом уровне интересно проанализировать, как финансовая сфера, которая рядится в либеральные одежды и утверждает, будто стремится отвечать интересам большинства, все более вовлекаясь в антидемократическую динамику, ежедневно входит в противоречие с самыми фундаментальными принципами своей доктрины. Действительно, финансовая аристократия опирается на особо мощные лобби^, способные влиять на правительства и международные институты. В следующей главе мы подробнее проанализируем противоречия между добродетельными принципами, провозглашаемыми финансовым сектором и его сомнительным функционированием.

III. Либерализм: финансовая сфера проповедует, но не верует