Пернатый змей

Сами они не вылезали из грязи, безразличные к тому, в какой обстановке живут. Земля была для них огромной свалкой мусора. Все отбросы летели на землю, их это ничуть не волновало. Им почти нравилось жить milieu[71] блох и старого тряпья, обрывков бумаги, банановой кожуры и манговых косточек. Вот клок моей одежды! На, земля! Вот волосы с моей расчески! На, земля!

Но Кэт этого не выносила. Ей не было все равно. И семья тут же ответила радостным согласием, потрясенная тем, что для нее это так важно. Они мели патио метлой так усердно, что смели верхний слой почвы. Надо же! Нинья беспокоится о чистоте.

Она, конечно, удивляла и забавляла их. Но с классом господ они ее не связывали. Просто не совсем понятное, любопытное, удивительное существо.

Нинья хочет, чтобы aguador[72] приносил ей два botes[73] горячей воды, быстро, из горячего источника, она будет мыться каждое утро. Надо же! Мария, иди скажи aguador’y, чтобы бегом нес воду нинье.

Потом они чуть ли не возмущались, что она запиралась, принимая ванну. Она для них была своего рода богиней и пробуждала в них любопытство и изумление; но она должна была всегда оставаться доступной. А положение богини, постоянно доступной людям, порой бывает незавидным, как вскоре Кэт обнаружила.

Нет, место ниньи было совсем не синекурой. Едва свет под окнами слышалось шарканье метлы. Кэт оставалась в постели, двери закрыты, но створки наверху распахнуты. Суета у калитки! Кто-то предлагает купить два яйца. Где нинья? Она спит! Суета продолжается.

Aguador! Ах, горячая вода для ниньи! Она спит, она спит.

— Нет! — кричит Кэт, набрасывая халат и отпирая дверь.

Входят дети с ванной, следом aguador с двумя керосиновыми канистрами горячей воды. Двенадцать сентаво! Двенадцать сентаво для aguador’a. No hay[74]! Нет у нас двенадцати сентаво. Потом! Потом! Aguador выбегает рысцой, на плече коромысло. Кэт запирает дверь, закрывает верхние створки и садится в ванну.

— Нинья? Нинья?

— В чем дело?

— Яйца варить или жарить или rancheros[75]? Как ты хочешь?

— Вареные.

— Кофе или шоколад?

— Кофе.

— А может, чай?

— Нет, кофе.

Купанье продолжается.

— Нинья?

— Что?

— Кофе кончился. Мы пойдем купим.

— Не надо. Выпью чаю.

— Нет, нинья! Я уже иду. Я скоро.

— Тогда иди.

Кэт выходит к завтраку, накрытому на веранде. На столе груда фруктов, белого хлеба и сладких булочек.

— Доброе утро, нинья. Как спалось, как прошла ночь? Хорошо? Ну и слава Богу! Мария, кофе. Я положу яйца в холодную воду, остудить. Ох, нинья, наверно, не стоило варить их вкрутую! Глянь-ка, ножка прям как у Мадонны! Глянь-ка! Bonitos[76]!

Хуана наклоняется и в восхищении прикасается черными пальцами к вытянутым нежным белым ногам Кэт в легких сандалиях на одном ремешке.

День начался. Хуана всю себя посвящает Кэт. Она быстро спроваживает девочек в школу. Иногда они уходят, но чаще нет. Нинья сказала, что им надо ходить в школу. Вот, слышите! Слышите! Нинья говорит, надо ходить в школу! Ну-ка, быстро!

Хуана ковыляет по длинной веранде от стола на кухню и обратно, относя тарелки по одной. Потом с шумом моет посуду.

Утро! Сверкающее солнце заливает патио, цветущие гибискусы и колышущиеся желтые и зеленые тряпки пальмовых листьев. По-тропически стремительные, мелькают птицы. В густой тени манговой рощицы, как призраки, проходят индейцы в своем белом одеянии. Ощущение ярости солнца и, еще сильней, темноты густой тени. Гам жизни, и вместе с тем плотная тяжесть тишины. Слепящая дрожь света, и вместе с тем чувство тяжести.

Кэт сидит одна на веранде, покачиваясь в качалке и делая вид, что шьет. Беззвучно появляется старик и таинственным жестом протягивает яйцо, как некий символ. Не купит ли patrona[77] его за пять сентаво? Хуана дает только четыре сентаво. Хорошо. Где Хуана?

Хуана возвращается с plaza с покупками. Яйцо! Четыре сентаво! Следует подсчет, сколько всего истрачено. Entonces! Entonces! Luego! Luego! Ah, Nina, no tengo memoria![78] Хуана не умеет ни читать, ни писать. Она каждое утро тащится на рынок со своими песо и накупает массу всего понемногу по паре сентаво. И каждое утро, по возвращении, начинает подсчитывать траты. Ах! Ах! На чем мы остановились? Совсем памяти нет! Так… ах… да… еще купила вязанку окоте за три сентаво! Сколько? Сколько, нинья? Сколько всего?

Это игра, которую Хуана просто обожала, отчитываясь до последнего сентаво. Если она недосчитывалась хотя бы гроша, удивлению ее не было предела. Не хватает одного сентаво, нинья! Ну что я за дура! Но я отдам тебе из своих!

— Какие глупости! — говорила Кэт. — Забудь об этом.

— Как же, забудь! — и она ковыляет прочь в сильном расстройстве.

Час спустя откуда-то из глубины дома доносится громкий крик. Появляется Хуана, размахивая пучком зелени.

— Mire! Nina! Compre perejil a un centavo. — Глянь, нинья! Я же купила еще петрушки на один сентаво. Теперь все в порядке?

— Теперь все в порядке, — отвечает Кэт.

И жизнь может продолжаться дальше.