Пернатый змей

Впрочем, родные ирландцы ничем не лучше, она знала это по собственному опыту, знала, как поступать в таких случаях. У нее хватало духу прогнать прочь Хуану и девчонок и не разговаривать с ними. Как только она их прогоняла, их озлобленность пропадала, и они вспоминали, что хотела от них Кэт. Если она была с ними приветливой, они об этом забывали. Забывали подмести в патио, забывали следить за собой. Лишь когда она отталкивала их от себя, память тут же возвращалась к ним.

Парнишка, Эсекьель, вел себя благородней, чем женщины. Никогда не нападал исподтишка.

Когда же в доме было чисто и спокойно и атмосфера как будто разряжалась, она воскресала душой и вновь начинала любить эту семью. Их беззаботное порхание туда и сюда, что твои птицы: деловитое «шлеп-шлеп-шлеп» тортилий, бодрый хруст помидоров и чили в metate[84] — Хуана готовит соус. Грохот ведра, падающего в колодец. Это Хесус пришел полить сад.

Игра, развлечение! Все, что они делали, должно было быть забавой, иначе они не могли. Не могли абстрагироваться, относиться к любому делу как рутинному занятию. Никогда. Все должно быть забавой, маленьким приключением, делаться с настроением. Сущий хаос, но, в конце концов, хаос жизни, а не мертвящее, тоскливое однообразие. Кэт вспомнила своих английских слуг в английских кухнях: не люди, а автоматы. Здесь — другая крайность.

Здесь — ни дисциплины, ни порядка ни в чем. Хотя Хуана и ее отпрыски искренне хотели делать все, что требовала от них Кэт, они должны были делать это по-своему. Иногда Кэт приходила в смятение: в механических действиях есть хотя бы предсказуемость. Но, насколько это возможно, она предоставляла им свободу. Пришлось, например, привыкнуть к перемещениям стола: маленького круглого столика, который всегда стоял на веранде. К завтраку его осторожно ставили под plantas, «растениями», поближе к салону, как тут называли гостиную; к обеду, в час дня, он отъезжал в дальний конец веранды; к пятичасовому чаю он мог оказаться на траве, под маленьким деревцем. А там Хуана решала, что нинья должна ужинать — rancheros из двух яиц — в столовой, сидя одна в углу длинного обеденного стола, рассчитанного на сорок персон.

То же самое с посудой. Кэт так и не поняла, почему после того, как ее несколько дней мыли в большом тазу на кухне, нужно было тащить ее на озеро, сунув вместе со своими немытыми горшками в корзину, которую водружали на плечо Конче. Разве что так было веселей.

Дети! Но с другой стороны, вовсе не дети. Ни следа детской беззаботности. Постоянно груз какой-то мрачной тайны на душе: упорного сопротивления. Они трудятся урывками и могут быть очень усердны; но бывают дни, когда они валяются на земле, словно свиньи. Временами они веселы, сидят вместе на земле, как в «Тысяче и одной ночи», и громко смеются. Потом неожиданно цепенеют в тоске, и все им становится ненавистно, даже собственная веселость. Или же вот деловито работают и вдруг отшвыривают инструмент, словно в негодовании на самих себя.

О нравственности и не думают, постоянно меняют партнеров, мужчины никогда не позволяют себе отдаться чувству по-настоящему. Кого они добивались, им уже не нужен. Теперь женщины гоняются за ними. Юноши и девушки, гуляющие в темноте по дороге к озеру и возбужденно щиплющие друг дружку, потрясали Кэт — они никогда не ходили гулять с представителями своего пола, как это водится у белых. И внезапный возбужденный смех мужчины, такой необычный, полный боли и желания, борьба и бессильная уступка, хрип, будто что-то рвется в его груди, — незабываемые звуки.

Кэт чувствовала, что эта семья становится ей в тягость. В каком-то смысле они были как паразиты — хотели жить за ее счет и изводили ее, пили, так сказать, ее кровь. Хотя, опять же, они были так услужливы, так добры и ласковы, что она думала: какие замечательные люди. А в следующую секунду снова наталкивалась на их бессознательное, мрачное, рептильное равнодушие, равнодушие и отчужденность.

Прислуга была ей ключом к жизни мексиканцев. Мужчины всегда вместе, прямые, красивые, в сомбреро с огромными полями — стоят, сидят на земле или на корточках, по-змеиному бесстрастные. Женщины собираются отдельно, тихие и как бы прячущиеся, укутавшись в темные платки-rebozo. Мужчины и женщины всегда стоят спиной друг к другу, словно не хотят друг друга видеть. Ни кокетства, ни заигрываний. Лишь изредка обмениваются быстрым, темным взглядом, сигналом обоюдоострого желания.

Женщины в массе своей снисходительно холодны и предпочитают быть самостоятельными в этом вопросе: менять мужчин, когда хочется. И мужчин это, похоже, не слишком трогает. Но инициативу проявляют женщины.