Пером и шпагой

– Дозволь-кась… – Схватил ленту андреевскую, что глядела из-под шубы канцлера, рванул шибко и затоптал в снегу.

А дом канцлера (русский Тампль) оцеплен шпалерами батальонов. И жена уже арестована. Дворню пока что в подполье загнали. Тростью отстранил канцлер Трубецкого, что плясал в радости на снегу, и поволочился в свои кабинеты.

– Хороша же матушка! – выругался он и заметил своего секретаря Волкова, что копался в бумагах. – Ну, а ты, Митька, совсем дурак, – сказал ему канцлер. – Сколь годочков со мной прослужил, нешто ж не знаешь, как я опаслив в бумагах бываю?..

Екатерине, прямо скажем, не повезло: об аресте канцлера она узнала на следующий день – и снова из записочки Понятовского (связь у заговорщиков была налажена препогано): «Вчера вечером граф Бестужев арестован, лишен всех должностей и чинов; арестован также ваш бриллиантщик Бернгарди, Елагин и Ададуров».

«Не избежать того и мне», – призналась себе Екатерина. «Что делать тут?» Принарядилась как ни в чем не бывало и вышла к обедне. Грозное молчание нависло в церкви. Даже дьячок запнулся в чтении. Преклонила колени и молилась исправно. А от самого пола глазами косила – кто враг здесь?

Словно желая разглядеть ленты на маршальском жезле, после службы подошла она к Трубецкому.

– Какая прелесть! – восхитилась громко и спросила шепотом:

– Нашли ли вы больше преступлений, чем преступников, или у вас более преступников, нежели преступлений?

Трубецкой сослался на приказ. Кинулась Екатерина к генералу Бутурлину, который был тоже наряжен в судьи над канцлером.

– Да, арестовали канцлера, – нагло отвечал ей Бутурлин. – А теперича мы причину ищем, за что арестовали его!

«Что, ежели сыщут? – переживала Екатерина. – Особливо тот проект последний, где я тетушку-то, почитай, уже в гроб поклала, а сама на ее престоле воссела?..» На кого положиться? Понятовский – только любовник, жила его телом, души не касаясь, ума не трогая. Свой ум был – дерзкий, извилистый, как западня. И – рискнула: в кирпичи дома, что от Невы поблизости строился, велела Понятовскому заложить записку, а маленький трубач канцлера пришел и вынул.

Бестужева судьи заставили дать присягу – присягнул! Велели причаститься – лизнул с ложечки святые дары и твердил одно: знать не знаю, ведать не ведаю…

А трубач все таскал и таскал утешительные записки, пока не сцапали его за руку. «Поступать смело и бодро, с твердостью, – советовал Бестужев из-под ареста Екатерине. – Подозрениями доказать ничего не можно…» И судьи, имея на руках эту записку, начали трясти из канцлера душу; весь великий пост протрясли и всю масленицу:

– Отвечай: что ты искал в великой княгине? Бестужев все валил на себя, выгораживая Екатерину. По тогдашним законам судьи жили за счет подсудимого и брали что душа пожелает. С тоской смотрел старый хапуга, как растаскивают из дома мейсенскую посуду, рвут от стенок шпалеры узорчатые, даже стекла выставляют из окон. Всю жизнь копил, и все пошло прахом!..

Елизавета взяла для себя серебро канцлера (один только столовый сервиз потянул девятнадцать пудов чистого серебра) и велела:

– Тащите серебро на двор Монетный, чтобы в ефимки счеканить. Это кстати: мне солдатам как раз платить нечем…

В конце февраля был обнародован манифест о винах канцлера. А на третьей неделе поста забрали в инквизицию из покоев Екатерины ее любимую камер-фрау Никитишну. Навзрыд рыдала Никитишна от ужаса, но глаза Екатерины были сухи.

***

Весна близилась, присели в саду сугробы. Глаза великой княгини набрякли от слез – красные, как фонари. Не до любви стало, не до картишек. Спала теперь не раздеваясь, как солдат в карауле.

«Всякое бывает», – говорила себе…

Лизка Воронцова, примериваясь занять положение великой княгини, смело гуляла по комнатам Екатерины, на свой вкус передвигала мебель. Екатерина, будто не замечая наглости этой, смотрела на Лизку из-под вороха одеял глазами, суженными от ярости. «Погоди, голубушка, я тебя замуж выдам.., я тебя устрою! Только бы самой сейчас выкарабкаться!»

– И што это вы окон не отворяете? – брезгливо фыркала Лизка. – Никитишну забрали, так и горшка никто не вынесет.

– А ты возьми да и вынеси.

– Еще чего! Я и за собой-то их никогда не нашивала…

– А из-под меня будешь носить… Бери, тварь, неси! И заставила вынести, потом засмеялась, отходя от гнева.

Вздремнула под вечер на кушетке, и кто-то разбудил ее – грубо и властно. Часы пробили половину второго ночи. а перед нею стоял сам великий инквизитор Российской империи.

– Императрица, – произнес Шувалов, дернув щекою, – желает вас видеть… Следуйте за мной не чинясь! «Вот оно.., начинается, подступает и ко мне беда». Галереи дворца были пусты. Под грузным шагом инквизитора трещали расшатанные паркеты. Мелкими шажками, семеня от волнения, будущая «Семирамида Севера» бежала за Шуваловым.