Перпендикулярный мир

Селектор грохнул. Смеялись в основных цехах и вспомогательных, хохотали на складах и очистных сооружениях, прыскали в лабораториях и отделах.

— Прекратить! — заорал генеральный директор. — Что за шутки, Полещук? Какой еще подкидыш?

— Обыкновенный. Женщины говорят, месяцев пять, может, шесть. Михин, аппаратчик, в смесительном отделении нашел. Сначала ревела, теперь агукает. Разрешите, мы ее к вам привезем.

— Очумел? — растерялся генеральный. — Ко мне-то зачем?

За годы директорства на разных заводах он много повидал и приучил себя к неожиданностям. Но подкидышей ему еще не носили.

— А куда же мне девать ее? — взмолился Полещук.

— Вези, — ответил директор и вырубил аппарат.

Четверть часа спустя в кабинет ввалилась процессия. Впереди шел грузный Полещук в неизменных подтяжках поверх клетчатой рубахи, за ним Михин, одетый, несмотря на жару, в черный кислотозащитный бушлат, бахилы и пластмассовую каску. В протянутых руках Михин держал нечто, завернутое в брезент. За Михиным бочком вошла его жена Людмила, потом дородная дама, предцехкома биологически активных, за ней директорский шофер, секретарша, две лаборантки в почти прозрачных белых халатиках и еще несколько человек — генеральный перестал разглядывать.

— Разматывайте! — приказал он, в глубине души еще надеясь на розыгрыш.

Михин шагнул к длинному, словно трамвай, столу, покрытому зеленым сукном, и бережно положил на сукно сверток. Сверток издал неопределенный звук. Михин развернул выгоревший брезент, потом мужскую рубашку, голубую в полосочку, — и каждый, кто стоял поблизости, увидел то, чему не место на служебных столах. Голубоглазое существо с редкими светлыми волосенками на круглой головке дрыгало пухлыми ножками и радостно улыбалось, приглашая всех разделить лучезарное настроение.

— Девочка! — выдохнула Людочка Михина и торжествующе поглядела на директора.

Народу между тем все прибывало, люди протискивались в кабинет без разрешения, чего не случалось ни до, ни после. Михин вытащил из кармана папиросы, но Людмила посмотрела на него сурово, и Эдуард Саввич сунул пачку в карман.

— Рассказывай, — коротко приказал директор.

Аппаратчик высшего разряда Михин не любил торопиться. В цех он приходил за полчаса до смены, в журнале «сдал — принял» расписывался медленно, аккуратно и полностью: Михин Э. С., без всяких росчерков и закорючек. Дома, говорили, он тоже был рассудителен и спокоен; впрочем, настоящим домом они с Людмилой как-то не обзавелись, а жили в семейном общежитии, где кухня общая и вешалка для пальто не в коридоре, а в комнате.

Детей у Эдуарда с Людмилой не было, отчего — не наше с вами дело, а когда нет детей, то нет и домашнего очага, от которого так просто не уйдешь. Н-ский комбинат был для Михиных четвертым. Всякий раз они вычитывали в газете очередной адрес, собирали нехитрые пожитки и трогались к новому месту. Аппаратчика высокого класса с трудом отпускают и с легкостью берут, да и экономисты нынче на улице не валяются. Так что принимали Михиных хорошо, записывали в очередь на квартиру, правда, по отсутствию детей, на однокомнатную, но нигде они ее так и не дождались. Честно говоря, в последнее время у Людмилы поубавилось охоты к перемене мест, и был уже здесь в Н. небольшой, совсем незначительный, семейный конфликт из-за швейной машинки, которую Эдуард Саввич наотрез отказался покупать: и так в комнате негде повернуться. Людмила обиделась, но ненадолго.

Вечерами Михины ходили в гости или принимали гостей, пели под гитару и пили крепкий чай. Когда выдавалось время, шли на стадион; стартов здоровья, массовых заплывов и праздников «все на лыжи» Михины старались не пропускать. Не станем злословить, но, может быть, из-за малости домашних забот и приходил Михин в смену пораньше, а уходил, напротив, попозже. Ну и, понятно, оттого, что для положительного человека нет ничего хуже спешки.

В тот день Эдуард Саввич пришел в бытовку загодя, все с себя снял, развесил по вешалкам и крючкам, надел рабочее, от нательного белья до бушлата и бахил, запер шкафчик и пошел в операторскую.

Аппаратчик, которого Михин сменял, обходил напоследок длинный ряд приборов — показометров, как говорили в цехе. Эдуард Саввич молча пошел рядом, запоминая то, что поважнее. Не вдаваясь в подробности, он прикинул контуры предстоящей смены. То был не расчет, а интуиция, которой так гордятся гроссмейстеры, играя запутанные миттельшпили: в расчетах черт ногу сломит, и только чувство позиции может вывести партию к победному эндшпилю. Михин в своем деле был гроссмейстером, это знал не только Полещук, но и генеральный директор.

Принимая смену, Михин, уже на правах хозяина, сел за пульт и спросил:

— Смешение барахлит?

— Барахлит, Саввич. Опять концентрация запрыгала. То ли погода, то ли еще что. Но, думаю, смену дотянешь. В клуб с Людмилой вечером придешь?