Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Далее, как правило, Даулатшах перечисляет занимательные истории из жизни поэтов, почерпнутые из легенд, сложившихся вокруг тех или иных известных произведений. Несмотря на то, что автор антологии считает Хафиза мудрецом и знатоком «сферы сокровенного», он подчеркивает «светскость» его образа жизни и рассказывает многочисленные истории о взаимоотношениях Хафиза с сильными мира сего, как, например, эпизод о якобы имевшей место встрече поэта с монгольским завоевателем Тимуром: «Хафизу принадлежит много остроумных шуток, они широко известны, и поэтому стоит какую-нибудь из них привести в этой антологии. Рассказывают, что, когда великий победоносный султан Тимур Куркан, да просветит его Господь, покорил Фарс … и казнил шаха Мансура, Хафиз был еще жив. Тимур послал за Хафизом кого-то [из приближенных], и когда тот предстал перед ним, молвил: “Я покорил большую часть Обитаемой Четверти [мира] сверкающим мечом, сравнял с землей тысячи городов и областей, чтобы украсить Самарканд с Бухарой, ставшие моей родиной и престольными городами. Ты же, человечишка, за одну родинку продаешь их ширазской турчанке в том бейте, где сказано:

Если та турчанка из Шираза пленит мое сердце,
За ее индийскую родинку подарю ей Самарканд и Бухару.

Хаджа Хафиз низко поклонился и ответил: “О султан мира! Из– за такой [своей] расточительности вот до какой жизни я докатился”. Победоносному властелину пришлась по вкусу эта шутка, он высказал свое одобрение, не упрекнул поэта, а, напротив, приветил его и обласкал».

Любопытно, что составитель антологии специально подчеркивает, что включил в нее образцы газелей поэта, которые не слишком популярны среди широкой публики. «После кончины хаджи Хафиза его почитатели и друзья собрали его стихи в Диван, и в этой книге я привел три газели, переписанные из Дивана, из числа тех, которые не очень известны».

Если занимательность жизнеописания Хафиза тяготеет к адабному принципу подачи материала, то при пересказе биографий поэтов, творивших вне покровительства двора, Даулатшах явно ориентируется на традицию суфийской агиографии. Автор антологии приводит пространную биографию Насир-и Хусрава, мало отличающуюся по структуре от житийного повествования: «Зикр Амира Насир-и Хусрава – да будет с ним милость [Божья]! Род его происходил из Исфахана, и о нем многое сказано. Некоторые утверждали, что он был монотеистом и мистиком, некоторые обвиняли в том, что он был материалист и атеист (таби‘и ва дахри) и исповедовал переселение душ (танасух) – Аллах лучше знает (ал-‘илм ‘инд-Аллах)! В любом случае он был мудрец, ученый и аскет и носил тахаллус Худжжат («Доказательство [Истины]»), поскольку в правилах ведения спора с ‘улемами и мудрецами был весьма осведомлен и умел приводить веские доказательства и аргументы. В начале жизни он из Исфахана отправился в Гилян и Мазандаран и некоторое время пробыл там, участвуя в диспутах с [местными] ‘улемами. Они злоумышляли против него, и он бежал в Хорасан. [Там] он удостоился беседы со святым … шейхом шейхов Абу-л-Хасаном Харакани». Далее в повествовании идет речь о ясновидении суфийского шейха, произнесшего касыду Насира, сочиненную накануне и никому, кроме автора, неизвестную, и говорится, что Насир некоторое время провел у Харакани. Эта часть повествования выдержана в духе рассказов о поисках учителя.

Далее, как и в классических суфийских житиях, речь идет о начале проповеднической деятельности героя и гонениях на него. В частности, Даулатшах рассказывает, как Насир отправляется проповедовать в родной Хорасан, где подвергается гонениям со стороны ‘улемов, которые вынуждают его бежать в Бадахшан. Затем Даулатшах приводит отрывок из касыды Насир-и Хусрава, сложенной в форме жалобы на хорасанцев и одновременно представляющей собой стихотворную клятву (сауганд-наме). Такие стихи всегда сочинялись в ситуациях, когда поэты желали оправдаться. Касыда Насира – это попытка отвести от себя обвинение в вероотступничестве. Она начинается такими строками: