Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика

Глава о поэтах отвечает всем этим требованиям и в то же время дает представление об индивидуально-авторских находках Джами, о его педагогических идеях в области просвещения юношества, о его вкусах и предпочтениях знатока поэзии прошлого. Он развивает оценочную и аналитическую сторону антологии и во вводной части главы, и в отдельных сообщениях о поэтах. Сам отбор персоналий может много рассказать о литературно-теоретических взглядах автора сочинения.

Джами в Главе седьмой Бахаристана выступает не только как знаток поэзии прошлого, но и как мастер поэтической критики (накд аш-ши‘р), определяющий место каждого предшественника в традиции и его вклад в ее развитие. Выступает он и как теоретик, дающий определение поэзии, которое, на его взгляд, отражает ее природу: «Поэзия в понимании древних мудрецов – это прежде всего речь, основанная на воображении и фантазии… Более поздние ученые берут во внимание метр и рифму. И вообще, большинство принимают во внимание лишь размер и рифму» (перевод З. Хасановой). Джами вкладывает в свое определение философское понимание поэзии, пришедшее из древнегреческих трудов. Первым, кто сделал это добавление к традиционному определению поэзии в трактатах, включавшее только такие ее свойства, как мерность и рифмованность, был ученый-энциклопедист XIII в. Насир ад-Дин Туси в небольшом трактате «Правила поэзии» (Ми‘йар аш– ши‘р).

Во вступительную часть главы о поэтах Джами включает стихотворное описание поэзии, которое цитировалось ранее и в котором она предстает в образе красавицы в роскошном наряде. В этом описании поэзии можно ощутить дыхание нового стиля, который идет по линии визуализации традиционных образов и придает им новизну изощренной фантазией. Подвергая в теоретических рассуждениях критике излишнюю фигуративную украшенность стиха, Джами в своем собственном творчестве временами отходит от классицистических предпочтений и прибегает к сложным формальным приемам.

Характеристики, которые Джами дает поэтам прошлого, свидетельствуют о его двоякой роли в истории персидской литературы: с одной стороны, он блестяще подводит итог эпохи ранней и зрелой классики, тонко чувствуя все сдвиги и изменения поэзии предшественников, с другой стороны – проявляет повышенный интерес к современности.

Джами точно определяет характер изменений, происходивших с течением времени в жанровой системе персидской поэзии: «Древних поэтов больше привлекали касыды, одические и дидактические стихотворения. Старания же некоторых были направлены на сложение маснави. Внимание более поздних поэтов было приковано к газели» (перевод З. Хасановой). Джами выделяет для каждого из видов стиха своего «пророка»: в сказаниях – Фирдауси, в касыдах – Анвари, в газелях – Са‘ди. В то же время Джами отмечает и выдающиеся успехи отдельных поэтов. Так, рассуждая о мастерстве Хафиза в газели, он уподобляет его Захиру Фарйаби в касыде: «Большинство его (Хафиза – А.А., М.Р.) стихов изящны, плавны и удовлетворяют любому вкусу, некоторые же из них почти на грани волшебства. Его газели по плавности и выразительности превосходят газели других настолько, насколько касыды Захира превосходят касыды других поэтов… Поскольку в поэзии Хафиза нет и следа выспренности и искусственности, его прозвали “Лисон ул-гайб” (“Уста сокровенного мира”)» (перевод З. Хасановой).

Отмечает Джами и то, как поэты связаны между собой в традиции. Например, он пишет, что Амир Хусрав Дихлави следовал в своих стихах Хакани, Камал Худжанди – Хасану Дихлави. Некоторых поэтов прошлого он подвергает критике. Можно привести в пример то, как Джами оценивает поэзию Камала Исмаила Исфахани: «…его прозвали “Халлок ул-маони” (“Творцом новых образов”), так как в свои стихи он ввел много новых утонченных образов. Никто из древних поэтов не смог достичь того, что удалось ему. Но изощренные гиперболы, употребленные им в утонченных образах, иногда лишают его речь красоты, ясности и плавности» (перевод З. Хасановой).