Персидский джид

Тут раздался истошный крик – так только мать может завопить, увидев мертвого сыночка, да и рухнуть наземь. И снова загомонила боярская дворня. И зычный голос боярина призвал было всех к повиновению, да сорвался…

– Мирошка! А Феодосий где?

– Феодосий?…

И точно – пропал молодой инок вместе с мешком, сгинул, исчез. Ни один из четырех кобелей ему вслед не взбрехнул. Что за притча?

Мирон и Стенька переглянулись – обоих озадачила одна мысль: уж не младенец ли был в том мешке?

Очевидно, мысль была настолько сильна, что расправила крылья и полетела к крыльцу, к огороднику Михею, к сторожу Максимке, к доброму дворнику Онисию.

– Богомольцы-то! – воскликнул Михей. – Куда богомольцы подевались?!

Михей мог вспомнить про них безнаказанно – не он пустил на двор троих чернорясцев, из которых один лишен слуха и речи.

– Какие тебе богомольцы, дурак? – крикнул сверху боярин, не велевший в эти скорбные дни пускать посторонних.

– Он, точно – он! – в восторге от своего открытия шептал Стенька. – Он на нашем хвосте сюда въехал! Ему как раз сюда попасть было надобно! Он младенца в мешке пронес да и выкинул под кусты!..

– Богомольцев троих Ониська пустил ночевать! – верноподданнически заорал дед Михей. – Вот хоть Фомка подтвердит!

– Были богомольцы! – закричал и парнишка. – Вот те крест, боярин-батюшка, – были! Все трое!

– Сюда их, ко мне, живо!

– Бить будут… – догадался Мирон. – Где ворота-то, Степа?…

Но как раз к воротам бежать было опасно – следующим повелением боярин именно туда направил дворню, чтобы не упустить подлецов.

Отродясь оба ярыжки в такую передрягу не попадали.

Конечно, они могли признаться, что служат в Земском приказе и занимаются розыском, да только сперва ведь побьют, а потом уж выслушивать станут… коли на тот свет сгоряча не отправят…

– Погреб, Мироша… – догадался Стенька. – Нора…

Где погреб – они сообразили сразу. Не всякое особо стоящее строение наполовину в землю врастает, замшелым камнем обложено и дверцу имеет низкую, к которой по трем высоким ступенькам спускаться надобно. Не у всякого строения выветривается на шестах, чтобы не попортилась, сухая соленая, вяленая и копченая рыба…

Прихватив свои посохи (что за странник без высокого, выше себя, посоха, которым при нужде и от собак, и от лихих людей можно отбиться?) и не оставив на растерзание боярской дворне набитые соломой мешки (увидев такое содержимое, всякий поймет – приютили злоумышленников!), Мирон и Стенька кинулись к той заветной дверце, распахнули ее, проскочили вовнутрь и сделали это очень вовремя – раздался звонкий собачий лай, раздался вопль «Имай их!», топот босых ног тоже, понятное дело, раздался…

Они оказались в полнейшей темноте. И хуже того – обдало их холодом.

Боярин, человек древней закваски, вел домашнее хозяйство по заветам старца Сильвестра, написавшего в поучение своему сыну книгу «Домострой». Боярин не входил во все тонкости и полушек собственными перстами не считал, но всякий припас велел закупать в тот срок, когда он всего дешевле. Для того его погреб содержался наилучшим образом – с весны запасался на Москве-реке чистый лед, набивался в нарочно устроенные глубокие ямищи и держался там, истаивая понемногу, до самого Нового года. А как новогодье отпразднуют – сколько до той зимы с ее холодом остается? Сентябрь да октябрь, а в ноябре уже опять снег и мороз.

Надо полагать, именно под лед углубляли погреб дворовые мужики, когда напоролись на загадочный лаз.

– Ищи капустную бочку, Мироша…

– Сам ищи…

Они шарили впотьмах руками, натыкались на вещи, способные привести в трепет: на битую птицу в пере, висевшую гроздьями, на мерзлые половины свиных и коровьих туш, на высокие бочки, на углы какие-то непонятные…

Стенька вовремя услышал голоса за дверью и присел на корточки. Хорошо, успел дернуть за рукав Мирона.

Свет проник в погреб, но не в большом количестве, потому что узкий и невысокий дверной проем заслонили плечищами два мужика.

Они таращились в жутковатый полумрак, откуда веяло холодом, и ничего, кроме смутных очертаний туш и бочек, там не видели.

– Ну, не дураки ж они – в погребе прятаться! – сказал один, чей голос Стеньке вроде был знаком.

– А коли тут?

– А коли тут?… – Мужик оказался не по чину смышлен. – А припрем-ка мы дверь снаружи! Коли нигде больше не сыщутся – стало быть, и тут…

С тем дверь и захлопнулась.

– А все ты, блядин сын, сволочь!.. – зашипел на Стеньку Мирон. – Нора, нора… Мы бы, может, и на конюшне отсиделись!.. И на поварню проскочили!.. Все-то сейчас в сад сбежались!..

Оба они, и Стенька, и Мирон, могли бы сейчас служить живой картинкой к древней мудрости «Русский человек задним умом крепок», кабы в погреб заглянул один из тех мастеров, что разрисовывают потешные книжки для царевен и царевичей, наполненные именно такими краткими рассуждениями.

Стенька на ругань не ответил. Они оба действительно попались. И если бы кто его спросил, как он представлял себе поиски лаза под капустной бочкой в кромешном мраке, он бы объяснить не смог.