Персона нон грата

— Брэк! — как судья на ринге, развел руки Костя, подумав, что нынче днем с огнем не найти девушку, которая способна краснеть. Взять, скажем, красотку из тира. Невиннейшие глаза при немыслимой юбчонке. Воистину наряд Евы после грехопадения. Костя пнул — на счастье — тугой «дутик» левого колеса и вспомнил ее круглые коленки. Но в кабину вертолета вслед за собой Еву постарался не пустить. Отогнал легкомысленное видение. Его ждало строгое пилотское кресло, и вот уже ремни подвесной системы парашюта с грубоватой лаской обняли плечи. В четырнадцать глаз поглядели с матово-салатной доски круглые оконца приборов: «Готов, командир?»

Он был готов. Застегивая ларинги переговорного устройства, Костя мысленно еще раз прокрутил полет от старта до самого полигона и пуска реактивных снарядов и сказал:

— Поехали. Мельников — «молитву»!

Мельников пошел по пунктам «молитвы» — технологической карты работы экипажа с оборудованием кабины:

— Чехлы, заглушки?

— Сняты. — В голосе Бородина была готовность отличника, не боящегося любых вопросов.

— Колодки, стремянка? — не заставил ждать Мельников.

— Убраны.

Каждая позиция — очередная ступенька к старту. Чем меньше вопросов остается у летчика-штурмана в запасе, тем ближе небо.

— Несущий винт?

— Расторможен, — ответил, в свою очередь, Першилин, попутно глянув на циферблат часов. Через несколько минут колеса его вертолета должны оторваться от бетонки.

— Аккумуляторы?

— Включены.

Все, что касалось дела, розовощекий лейтенант знал без подсказки. Першилину просто повезло с борттехником.

— К запуску готов! — чуть торжественно доложил Филипп.

— Запуск левому!

Пошли движки — один, затем второй. Першилин чуток сдвинул форточку. В кабине и так было жарко, а теперь солнце лупило прямой наводкой. Обязательно надо и экипажу не промазать на полигоне — полет выполнялся за навечно зачисленного в списки первой эскадрильи капитана Прокопова, погибшего при загадочных обстоятельствах через месяц после войны.

Першилин выкатился со стоянки и рулил на старт. Из сдвинутой форточки воздушный поток отдувал русый чубчик, прищемленный шлемофоном. Воздух летного поля… Костя не мог им надышаться, хотя всего два дня не был на аэродроме.

Здесь все оставалось по-прежнему. Рулежная дорожка со стоянки вела к взлетно-посадочной полосе. Полоса упиралась в лес, сразу за которым начиналось небо. Ее протяженности доставало бомбардировщикам, летавшим отсюда бомбить русские города, а после — реактивным машинам победителей с красными звездами на плоскостях. «Миги», обладающие разбойным посвистом (и оные почему-то не мешали тогда жителям города), сменили более скромные Ми-8. Для вертолетов взлетно-посадочная полоса была избыточно просторной, будто одежка с плеча старшего брата.

Широко — не узко. По-другому будет в небе, тесном небе над Европой. Советским летчикам отведена заплатка воздушного пространства над полигоном и ограниченный эшелон, подобный забитому вещами коридору коммунальной квартиры, где лоб в лоб не разминуться.

Першилин всякий раз думал: а вдруг? Вдруг опять — встречным, пересеченным ли курсом выплывет белый планер, ослепит солнечными зайчиками?

Запросив и получив у командно-диспетчерского пункта разрешение на взлет, Першилин прямо с контрольного зависания пошел в набор высоты. Распахнулся горизонт. Распахнулась навстречу душа Кости, где предчувствие любви потеснило ставшее обычным перед стартом ожидание встречи с белым планером.

Хронометражистка на командно-диспетчерском пункте щелкнула кнопкой секундомера и положила никелированную луковицу в ячейку деревянной подставки. Время пошло.

Погибший полвека назад, воскрешенный из небытия, капитан Федор Прокопов снова был в воздухе.

15. Росчерком пера

Дон курил, по-хозяйски развалившись в кресле в спальне Евы, и смотрел на куклу по имени Барби, добытую вчера в тире, сквозь кольца табачного дыма. Пускать дым кольцами он научился в армии от одного унтер-офицера. И только он научился пускать дым кольцами и не опаздывать в понедельник на развод после домашней воскресной побывки, как прошло полтора года и настала пора вернуться в Охотничью Деревню.

Вернуться и решать, что делать дальше. Корпеть над учебниками, а хуже того — работать Дональд не горел желанием. И тут, благодарение судьбы, как снег на голову — заокеанский дедушка.

Долгое время о нем не вспоминали в благополучном и осторожном семействе адвоката Фишера. Надо было потеплеть международной обстановке, чтобы имя дедушки Болдога зазвучало за вечерним чаем. Потом пришла посылка из Сан-Франциско. Затем солидный перевод в твердой валюте. Наконец приехал и сам дедушка Болдог, разбогатевший на мыле. Он придумал делать мыло, которое не тонет в ванной, а спокойненько плавает себе на поверхности, как… И эта мысль принесла миллионы!