Персональный детектив

Есть такая старинная методика, позволяющая особым образом сокращать мышцы и сдвигать внутренние органы так, чтобы вонзившийся в тело нож, даже очень длинный (только чтоб не насквозь – тогда прием работает не в полную силу), не только не повредил ничего внутри, но даже и кожу не поцарапал. Кто-то такой очень древний придумал, неизвестно кто – то ли из Демонов Полудня, то ли из Коммунистов, – причудливый такой приемчик, доживший до наших дней, называется эскапа. Так или иначе на прикосновение ножа любой из донов должен был отреагировать рефлекторно. Но Гальен не отреагировал, а самое главное, Эми, который не мог не учитывать, что Гальен должен отреагировать эскапой, даже не подумал это учесть, будто знал, просто полез напролом со своим стилетом – и преуспел.

После того как нашли тело Гальена, Эми провел бессонную ночь, хотя если подумать, то странно, что это он так взволновался из-за убийства, ведь моторола смолчал: он редко вмешивался в уголовщину, какие-то у него свои были соображения. А насчет Эми странно то, что плюс-минус одна жизнь давно для него никакого значения не имела, он такие вещи исполнял без чувств. После этого убийства он всю ночь пытался «вернуться» обратно – болтали, что такое хоть и редко, но получается.

Тут, наверное, так – он, полуэми, полудон, совершил свое первое, никем не разрешенное убийство. Он понял, что и в таком виде может. И еще одно он понял: убийство сидит у него в крови. Он не только может убивать, но и знает, как это делается, будто его нарочно учили этому, будто раньше он только и делал, что убивал. «Может, даже и впрямь учили», – подумал он тогда и почему-то с диким ужасом эту простенькую мысль постарался забыть. И забыл с успехом. Хотя, конечно, кого мог убивать почти мальчишка, психотанцор, про детские банды забывший сразу после двенадцати лет, когда… когда… м-м-м… в общем, когда что-то случилось, он точно не помнит сейчас, что именно. Воспоминания детства так избирательны! Да и после ввязывался только в случайные драки, уж что-что…

Интересно, иногда понять человека еще труднее, чем моторолу, хотя тот и сложнее неизмеримо. Наверное, просто обе вещи для понимания одинаково неподъемны. Скажем, очень трудно постичь ход мыслей Эми, который из убийства Гальена вывел, что стал с этой поры совершенно логическим человеком.

Вскоре после гибели Гальена случился неудачный захват, во время которого террористы использовали «азотный колпак», что, вообще-то, оружием не является, но прекрасным образом убивает – как оказалось. В азоте люди не могут жить, подыши им немного вместо кислорода – и ты труп.

Из-под колпака сумели в тот раз выйти лишь он, один новенький да еще Фаунтлерой – молодой смазливый мерзавец с невероятным нюхом на опасность – такой нюх настоящему Дону и присниться не мог.

– А? – сказал Фаунтлерой, когда они возвращались на базу. – Видал? Тут кто-то из наших работает, не иначе.

– Это почему это из наших? – сказал Эми, уставя на Фаунтлероя свой бычий взгляд.

– Ну а как же?! – Фаунтлерой был страшно возбужден недавней близостью смерти. – Нам эти колпаки только неделю назад в арсенал включили, их как оружие только-только придумали, мы еще с ними ни разу и не работали, а у этих уже все готово. Как это называется? Это называется – очень подозрительное совпадение.

Подозрительных совпадений Фаунтлерой не любил и старался всячески избегать.

– Обязательно кто-то из наших, – убежденно повторил он таким тоном, будто сказал: «Ты будешь моей». Новичок в беседе не участвовал. Его трясло.

– Надо будет, – задумчиво продолжал Фаунтлерой, – завтра с моторолой сеанс провести. Он все знает.

– Да не все скажет, – мрачно усмехнулся Эми.

– Ска-а-а-ажет! Надо только уметь расспрашивать. А мы с тобой как-никак Доны, это, можно сказать, наша профессия. Ведь так?

И Фаунтлерой с неожиданной пытливостью заглянул Эми в глаза. Даже голову набок склонил, когда заглядывал. Эта пытливость и решила судьбу осторожного мерзавца Фаунтлероя. Той же ночью он был захвачен как тайный пучер и виновник гибели четырнадцатой дюжины. Пытал его сам Эми, и сам же Эми казнил.

Теперь единственным, кто мог отличить Эми-дона от Эми-недона, был моторола. Но моторола, как уже говорилось, помалкивал. Его о том никто не спрашивал, а если бы и спросил кто, то вряд ли ответ его был бы вразумительным. В подобных делах моторола предпочитал невмешательство. По своим сверхсложным, для человека принципиально непознаваемым, причинам. Тем более когда дело касалось Грозного Эми. Вот так. И Эми мог теперь успокоиться.