Персональный детектив

– Так я здесь, с самого начала здесь и в любой момент могу с вами поговорить, – раздался вдруг откуда-то сзади очень знакомый голос.

Вот тогда Кублах наконец умудрился покинуть кресло, вскочил как на пружине, повернулся назад, пригляделся, никого не увидел и тут же хлопнул себя по ляжкам.

– Ах да, – сказал он с досадою, – только голос, конечно, только!

Кублах встревожился по-настоящему. Он не понимал, что происходит. Моторола заодно с этим уродом, как это может быть? Но если так, то будет очень сложно уйти, даже для персонального детектива. Тысячи мыслей, тысячи вопросов осадили его, но он подавил растерянность, на потом оставил ее.

– Считается невежливым, – сказал голос, идущий от входа в зал, оттуда, где замерли угрюмые парни числом пять, – считается невежливым для моторолы появляться в городских магистратах в трехмерном виде.

– Да знаю уж, – сказал Кублах, по-прежнему стоя спиной к Фальцетти, который по этому поводу начал уже вскипать, – мне нужно поговорить с вами, и мне не важно, в каком вы виде. Для начала официально представлюсь. Я Иоахим Кублах, персональный детектив Доницетти Уолхова, совершившего побег из пенитенциарного заведения и, как я понимаю, успевшего нахулиганить и в вашем городе. То, что здесь происходит, мне непонятно и вызывает массу вопросов к вам, которые я надеюсь задать чуть позже, а пока прошу вашего содействия… то есть почему прошу? Требую!.. Требую вашего содействия в поимке Дона и транспортировке его с вашей планеты, потому что, как я понимаю, здесь в этом почему-то чинятся мне препятствия.

Фальцетти призывно кашлянул, Кублах проигнорировал, моторола же сказал так:

– Позволю себе предположить, что препятствий вам больше чиниться не будет.

– Наоборот, только всяческое содействие! – каркнул Фальцетти из-за спины, настолько разозленный своей забытостью, что уже и ублюдок к нему откуда ни возьмись подбежал, которого тут же отшвырнули ногою, так и не выпроставшейся из-под мантии.

– Именно, всяческое содействие, – подтвердил моторола. – Однако должен вас просить отложить нашу с вами более обстоятельную беседу до того времени, когда вы закончите разговор с главным распорядителем городского магистрата – господином магистром Джакомо Фальцетти. Полагаю, после этого разговора число вопросов ко мне у вас уменьшится.

– Вот именно, – снова каркнул Фальцетти. – Повернитесь!

Кублах подумал немного и повернулся. И даже снова сел в кресло – оно было таким же низким и мягким, но на этот раз совсем не мешало.

– На чем я остановился? – злобно спросил Фальцетти.

Кублах, конечно, помнил, однако в ответ безразлично пожал плечами, а голос моторолы предупредительно уточнил:

– Вы, господин Фальцетти, остановились на том, что все в нашем городе в один момент стали Донами Уолховами.

– Да, – сказал, успокаиваясь, Фальцетти. – Он, фигурально выражаясь, в один момент всех убил. Собой. Чтобы все они, в один момент ставшие Донами, избежали, как вы выражаетесь, пенитенциарного наказания.

Далее последовал длинный, но увлекательный монолог Фальцетти о том, какой непредставимой сволочью показал себя Доницетти Уолхов, завладев городом; о том, как он, снедаемый желанием избежать цепких рук закона в виде своего персонального детектива, устроил в Стопариже настоящий террор, узурпировал власть в городе и вынудил моторолу объявить карантин; однако негодяй просчитался – не будучи настоящим ученым и, более того, настоящим изобретателем, он не учел, что многие из тех, кого он сделал своими копиями, копиями быть отказались и сумели вернуть себе свою прежнюю личность; вернув, объединились единым фронтом, в решающем бою сломили сопротивление узурпатора и его приспешников, однако тот сумел избежать плена и теперь держит весь город в напряжении…

Еще в начале этого монолога Кублах почувствовал, что еще немного, и он будет готов к Импульсу, но то, что рассказывал Фальцетти, было настолько ужасно, что отвлекло его от набирания сил. Нет, конечно, он понимал, что это все тот же бред, что и раньше, наглый, глумливый бред, даже не притворяющийся действительностью, в который может поверить только к смерти приговоренный – да, в сущности, для приговоренных и предназначенный, – и, стало быть, следовало спешить с Импульсом, но, как и раньше, Кублах улавливал во всем этом бреде-приговоре вкрапления правды, правды ужасной и невозможной, правды, объяснения для которой он не находил.