Персональный детектив

И еще очень мешал Кублаху звездопад, осыпающийся по внушительным стенам зала, – древняя, претенциозная и очень неудачная мода, которая в свое время вспыхнула в Ареале, но продержалась совсем недолго, сошла почти на нет сразу после того, как перестала считаться эталоном безвкусия. Звездопад, правда, оказался не совсем обычен – это было не простое кружение и медленное опадание звезд-снежинок, они то и дело взвихрялись, складывались в тут же пропадающие картинки и, показалось Кублаху, выказывали настроение Фальцетти, отражали сумбурный ход его мыслей, и получалось, что даже мысли насквозь фальшивили у Фальцетти. И эти звезды на стенах действовали на Кублаха гипнотически, они не то чтобы расслабляли его, но мешали сосредоточиться и приготовиться к Импульсу.

Между тем Фальцетти закончил историю об ужасах, творимых Доном на Стопариже, и уставился на Кублаха с ожиданием.

Кублах молчал, невыразительно глядя мимо.

– Понимаю, шок, – с фальшивым сочувствием сказал Фальцетти и еще более фальшиво вздохнул. – Для нас это шок тем более, ведь мы здесь живем, это настоящая трагедия для нашего любимого города. Мы, конечно, справимся с этим маньяком и его приспешниками, отменим карантин и сами все расскажем, всему миру расскажем о том, что он здесь натворил, и мир, будьте уверены, содрогнется. Но я хочу, чтобы прежде обо всем, что вы здесь услышали и увидели, вы сообщили бы Структурам, пусть они тоже вмешаются, как только мы карантин отменим. Вы ведь расскажете?

Кублах по-прежнему сидел молча.

Фальцетти растерянно огляделся.

– Что это он? Неужели в транс впал от моих рассказов? – подумал он вслух. И вдруг сильно встревожился, почуяв угрозу в молчании персонального детектива. Как и все неосведомленные люди, он знал массу легенд об этом таинственном сословии.

Помолчав, Кублах недобро поднялся с кресла, посмотрел в упор на Фальцетти и заявил:

– Вы обещали мне всяческое содействие. Самое лучшее содействие – не мешайте.

– Подождите! – крикнул Фальцетти, хотя Кублах вроде никуда и не собирался, все так же неподвижно стоял.

– Хорошо. Что?

Фальцетти напряженно думал. В такт его мыслям звездоснегопад на стенах зала беспорядочно заметался. Звезды стали падать стремительнее, вихри – складываться в совсем уже умопомрачительные картинки, которые при желании можно было бы увидеть, но не разглядеть – так быстро они распадались. Что-то загудело сзади Фальцетти. Моторола пытался передать образами ход мыслей Фальцетти, и Кублах решил, что моторола, как тому и следует быть, все-таки находится на его стороне, что таким путем он пытается подсказать ему, о чем Фальцетти думает. Затем Фальцетти сказал:

– Вот что… Да снимите вы с меня эту чертову штуку!

Тут же появился откуда-то черный человеческий манекен, подкатил к трону, снял с Фальцетти мантию, как снимают жесткий кожух с машины (что-то там отвинтил, что-то отжал, все это – с нарочитым жестяным громыханием), и укатил, оставив Фальцетти в неприглядном нижнем белье.

Тот облегченно вздохнул и тут же заговорил:

– У меня к вам предложение, уважаемый Кублах. Что, если вы этого вашего преступника, Уолхова, не в Космопол сдадите…

– В пенитенциарные службы, – поправил Кублах.

– Ну да… вот в эти самые пенитенциарные службы. Господи, слово-то какое омерзительное! Так вот, что, если вы не им, а нам его отдадите, а мы уж с ним сами распорядимся, мы его здесь своим судом, он ведь и перед нами преступник. Открытый процесс на ваших глазах. А?

– Нельзя, – сказал Кублах. – По закону другие процедуры положены. Вы все свои обвинения в пенитенциарные службы передайте. Прямо вместе с ним. Там следствие проведут и осудят по совокупности.

– Ну что значит «нельзя»? Ой, ну что такое «нельзя»! Ведь всякие случаются ситуации в жизни! Официально, скажем, будет считаться, что мы его раньше вас взяли. Перехватили, а? Мы уж постараемся тогда, чтоб и вы довольны остались. Ну, так как?

– Нельзя, – отрубил Кублах. Метания стенных звезд начали его раздражать.

– Не уговаривайте его, – со значением сказал моторола. – Человек свой долг исполняет.

– Ну, долг так долг, – неожиданно легко сдался Фальцетти. От него, показалось Кублаху, сильно чем-то воняло. Все время на Париже‐100 его преследовали незнакомые запахи. Странно.

И выпустили его. Правда, после этого Фальцетти игриво сам себе подмигнул и что-то забормотал своим людям; те согласно кивнули и унеслись прочь.

И Фальцетти этак игриво снова сам себе подмигнул.

Ничего не понял Кублах, когда его отпустили – с вежливыми словами, без царственного величия, по-хорошему, будто и не хватали, не обездвиживали, не заламывали руки, не швыряли лицом вниз в тряскую, ужасную своей длиной бесколеску, не везли почти на верную смерть, а если и не на смерть, то уж на верное заточение – без всяких сомнений. Будто этим залом для заседаний покорить его не пытались. Будто в самом начале разговора по-садистски не блеснул у Фальцетти глаз, как у охотника, который затравил зверя и медлит секунду с поднятым раструбом скваркохиггса, последнюю самую секунду, перед тем как уничтожить, тешит свое всесилие.